Dirizhabl 10

Андрей ШЕЛУДЯКОВ

МЕЖДУ НАМИ

...Я возвращаюсь в начало.

Не в смысле: «Я там родился». Рожденный человек появляется на свет из недр прошлого, но прошлому он больше не принадлежит. Он из него вышел и устремлен в будущее. Он другой. Как большой мастер своим творчеством раздвигает горизонты Вселенной и втягивает нас туда за собой. Это могучий ток, и ничто не может устоять от его увлекающего усилия. Там, впереди, воздух разрежен, он не насыщен нами. Мы его не продышали, сердце не простучало положенных ему аккордов. Мы уплотним необжитое пространство, обозначим его своей жизнью, и, когда оно станет грубым, как подошва, и пористым, как сыр, мы оттолкнемся от него и пойдем дальше в новые пустоты.

Катастрофы в воздухе.

У меня свой мираж, свой оазис в пустыне, в ледяной бесконечной пустыне. Как путнику от нестерпимой жары и жажды, мне мерещится город, город-призрак, город-рой. То ли в небе плывет, то ли в Неве отражается. Мерещится на протяжении всей моей жизни. Не дает покоя. Я знаю, что он есть, где бы я ни был и где бы я был. Он является в снах, как сказка. Захватывает дух и путает мысли. Я всеми поджилками трепещу перед ним. Он зовет меня. Я не в силах устоять.

Ритм. Ритм завораживает, дает возможность. Возможность думать, дышать, верить, жить. Отстукивают колеса. Тарам-там-там. Тарам-там-там. Ритм звуков и ритм колонн, ритм улиц и ритм дыханья. Длиться во времени, длиться в пространстве. Раз – шаг, два – шаг. Походка. Тарам-там-там. Из угла в угол. Вдоль по кругу. Вдоль по набережной. Навстречу солнцу. Из конца в конец. От моря до моря. Теперь можно. Можно напевать. Турум-бурум. Тарам-там-там. Что-то сказать. Что-то такое. Прочел и запомнил, увидел – не узнал. Можно сто раз знать и не увидеть. Почему? Трудно молчать, когда нечего говорить. Слова, как тяжелые пушки, откатываются назад.

Огромные великанские валуны. Великан устал их разбрасывать. Пришла пора собирать. Детская сандалия норовит застрять в щели. Вытаскиваешь. Ладошками трогаешь рельеф. Они тёплые.

Питер. Я бреду маленький по Литейному мосту. Вперед или назад. Наугад. Нет у мостов началов, нет у мостов концов. Можно всю жизнь ходить. Где кончается один – начинается другой. А ветер забрался под пальто, мокрый воротник замерз и колет щеку. Уши опущены, холод промозглый. Льдины под мостом, как грязный рафинад в чае, угрюмо пропихиваются к морю, как будто знают, что оно там есть.

Я встретил девушку. На мосту. В короткой юбке. С книжкой под мышкой. Она – студентка. Красивая. Лето.

Ветер развевает волосы, задирает юбку. Подруга повернулась спиной. Трамвай перебирает стыки, искоса подглядывает, цепляясь за провода. Я люблю мосты. В Нижнем. В Москве. Любовь на мосту. Не любит – в воду. Солдатиком.

Но почему петербурженка?.. Все равно она из деревни. Над ее колыбелью пели аисты. И был сад в цвету. Этот сад посадил папа, когда вернулся с войны. Плакать хочется. Когда сильно чувствую – плачу. Вот узнаю, что добрый поступок кто-то сделал –плачу. Песню хорошую – опять плачу. Как негритянский боксер. Стукнешь больно – плачешь. Жена смеется. Я понял. А там – царь не царь – какая разница? Хорошие и плохие, добрые и злые. Красивые и некрасивые. Дома закопченные, солнце припекает, старики на бульваре в домино играют, в воздухе листики маленькие, да их и нет еще. Нева широкая-широкая. Гранит бордовый-бордовый. С шершавинкой. А небо синее. Идешь, рукой приглаживаешь. Не пыльный. И вода-чай. К воде можно. Зачерпнул и лицо умыл. Никто не учил. Само. Вот Летний сад. И скульптура совсем человек. Мраморный. Мраморные люди. Весна. Петропавловка. Девушки загорают. Холодно. Не сейчас. А вот Зимний. Господи! Как хорошо. Но почему я один? Почему?..
Не секрет, что время плотнеет. То есть вместе мы – чаще. В Риме за тысячу лет на месте римских сенаторов стали пастись козы. Можно говорить об Италии и можно говорить о Питере. География места, дух места, гений места. За три века Питер стал, расцвел и вышел. Вышел в миф? Золотой век, Серебряный век, Каменный век. Третий Рим не Питер.

Мыслим так же. Думаем быстрей. Шагаем чаще. Питер не погребен, как древняя Месопотамия, под слоем песка; не оставлен, как города Индии, в джунглях; не затоплен Везувием, как Помпеи. Нева грозилась, не терпелось, чтобы совсем, как в Венеции. И отражала, и преломляла, сносила время с улиц и площадей. Питер цветет. А Венеция… Ах, как она молода, Венеция! И кузнечики стрекочут на ступенях древних мексиканских пирамид.

Мы здесь, Питер. Мы с тобой. И говорим мы на том языке, что и триста лет говорим. Наш язык до Питера доведет. Здравствуй, Питер. Вот Питер решил построить Питер и построил Питер. Потому что – Порт. Потому что – Камень. Рим есть. Венеция – есть. Москва – есть. Бомбей - есть. Нью-Йорк - нет или есть. И Питер есть. На Севере. Ритм чаще. Если прислушаться по ночам, то услышишь, как разбирают трамвайные пути перед Московским вокзалом. Катастрофы в воздухе.

П-и-и-т-е-е-р! Какую волоокую деву с коромыслом бросили в твой фундамент? Куда плюнул твой Отец-основатель, взяв в руки плотницкий топор? Какие смертные и бессмертные муки вытерпели твои домочадцы! Каким нашествиям орд и стихий тебе выпало противу быть! Ногами ты попираешь ад, а головой запрокинут в небо. Звенит, звенит Лазоревый свод. Плотный воздух оттачивает шпили. В морозный день за них держатся облака, полоскаемые в полях нездешних цивилизаций, а в пасмурную погоду ветер надувает их и Заячий остров на всех парусах устремляется вдаль, сливаясь с тонкой ниточкой горизонта. Там, где начинается небо...