Без Луи Рокен ни одно из этих путешествий не было бы столь замечательно. Эта поэма посвя-
щается ему. Chinensis/Chinatown состоит из шести + один эпизодов, в соответствии с путеше-
ствиями по Китаю, Японии и (в ближайшее время) по Тайваню между 1985 и 2005 годами.

Рассматривая Китай с точки зрения такой утончённой высокой культуры, изучению которой я
посвятила годы, я столкнулась с совершенно другой реальностью, прибыв на место: развиваю-
щаяся страна, которая отреклась от большой части своего прошлого. Страна, в которой нище-
та, ещё очень распространённая, отягчается коррупцией; наконец, политический режим, плохо
способствующий личной свободе и соблюдению прав человека.

«Chinensis/Chinatown» отражает напряжение между этими двумя полярностями, поэтому по-
эма написана стихом из пяти слогов, но на разговорном языке.

Пятисложный стих – один из самых распространённых размеров китайской классической по-
эзии (особенно при династиях Тан и Сун). В старинном китайском языке один знак равняется
слову и слогу. Стих из пяти слогов включает, стало быть, пять слов. Во французском количе-
ство слов на стих колеблется от одного (напр. «inimaginée» [i-ni-ma-ji-ne]) до пяти (напр. «ses
deux grands seaux d’eau» [se-dø-grã-so-do]), допуская всевозможные компромиссы (всего 16).

Впрочем, расклад слогов связан с наличием e, ударного или немого. Эта поэма, преимуще-
ственно устная и предназначенная для публичного чтения, основывается на произношении её
автора, который и несёт ответственность за всю его субъективность!

Повествование a posteriori, по крайней мере, в шести её первых эпизодах, «материал» поэмы
находится в памяти, в заметках, сделанных во время переездов, в фотографиях и документах,
собранных на месте.

Оно вдохновляется самим ритмом поездки. Кадры проходят с плавной сменой, перемежаясь
вспышками, по примеру их восприятия во время долгих переездов по стране.

«Chinensis/Chinatown» – ещё в работе. Поэма уже насчитывает около 7000 строк.

в открытом ящике

лежащем на стене

разложены товары

торговца, толстые стёкла

круглые матовые, очки

от лучей

солнечных слишком интенсивных

на трёх тысячах метров, ночь

ледяная, мы жмёмся друг к другу

горячую воду давали

с 6 до 7 часов

ранним утром

туманным, на улочках

свет в глаза растворяет

дым приношений

очень высоко, грифы

смертельные потрошители

невообразимая

красота захватывает

дух или может быть

не хватает кислорода

меж ячменных полей

мы идём за женщиной

её два больших ведра воды

гнут коромысло

печь на улице

перед мельницей

женщина зажигает

вязанку, соглашается

показать жернов,

подвешенный

между двумя столбами
она живёт здесь
со своим мужем
они спят в углу
и не имеют никакой мебели
три-четыре предмета утвари
нам суют несколько монет
чтобы нас отблагодарить
по обычаю
она высовывает язык, жест
странный рот
беззубый, скулы
выступающие, она молода
истощена нищетой
состояние выживания
это плато похоже
на край света
время будто
не идёт, застыло
когда спускаешься
город кажется грязным
вновь берёшь карту
двигаясь на запад
к краю империи
экс-захватчика
последний этап
стратегии
Цзяюйгуань, перевал

стены Великой

Стены, с прямоугольниками

кирпичей, к югу

вечный снег

на горе Цилянь

контрастирует перед

пустыней, Гоби

караванщики

воздух мучителен

слишком сух в горле

наши две железные кровати

среди кур

ищущих корм, арбуз

семечки грызёт

другой сосед

в ненадёжном укрытии

отель перевала

вода для умывания черпается

во дворе под взглядом

мрачным, инквизиторским

хозяйки

не любезной, озлобленной

жизнью, суровость

за десять тысяч ли, далеко

от моря, здесь

конец пути

который расходится, тень

брошенная литографическим

заходом солнца

в декоре странном

и цивилизованном

изогнутая крыша

дозорной башни

откуда виден пустыни

горизонт мираж

воды, на самом краю

который всё отступает

по мере того как

едут

сидя, пассажиры

старого ржавого автобуса

без решётки радиатора, тряска

до оазиса

орошаемого, карезы

каналы, тополя

Дуньхуан и последняя

тень в окрестностях

если не укрытие

тысяча драгоценных Будд

из полихромной глины

в гротах

храм на скалах

Могао, в дюне

песков поющих

иногда под скольжение

хрустальное ветра

вечером от пика к

пику, идём тропой

бесплодных вершин

увенчанных ступой

реперы на пути

торговом, торговля

шёлком, идеями

ввозимыми под ритм

терпеливый верблюдов

карликовые тамариски

иссохшие в

морщинах-волнах

песка, голубое глубокое

небо кажется огромным

к Западу, дорога

с отметками истории

старый торговец мечтает

он спрашивает цену

арбуз, сколько

в Европе, Париже

мираж уехать

жить, разрезать

этим широким ножом

сочные четвертинки

горло воспалённое, сухое

жажда не может

утихнуть, скребёшь

выплёвываешь тоже

как настоящие китайцы

наше воспитание

песчаным ветром, дыхание

резко перехваченное, в этот раз

очарование

заворожённые, мы шагаем

до самой ночи

от дюны к дюне

слушаешь, странную

глубокую, тишину

неизменную времени

тишина, поворачиваем назад

на рассвете

чуть менее жарком

орды, всадники

изображающие варваров

предстают, образы

поддельные, картина

восстановленная

японцами

и уже не знаешь

фетровые юрты

наставленные как в степи

у края дороги

являются ли декорацией

или настоящим

станом кочевников

надо уезжать

торг

утомительный, делать нечего

трёхколёсный велосипед дорожает

и на маленьком

вокзале таком коррумпированном

мы перелезаем через стену

чтобы удрать и

силой сесть

на поезд с односторонней веткой

на Улумуци

конечная станция

в стране уйгуров

надписи на двух языках

так как колонизованна

и хорошо охвачена

Единой Партией

несправедливое уродство

бетонного города

заслонённого внезапно

от наших глаз покрасневших

этим резким ветром

обязательный проезд

перед оазисом

изолированным, островок

с изобилием зелени

между горами

в ста пятидесяти четырёх

метрах ниже уровня

моря, мера

скорее иллюзорная

кто видел море

Тулуфань виноградных беседок

тоннелями, террасы

где спать на улице

без всякой надежды

на какую-то прохладу

мы опять торгуемся

за свою свободу

передвижений, ехать

по трассе

в кузове, брезент

в сине-белую клетку

до руин, древней

столицы, Гаочан

размытые руины

опустевшего города

от которого остаётся план

из разрушенных стен

границы улиц

нигде, пустыня

агрессивный верблюд

его потревожили

в жгучей тени

сорок шесть градусов

и последний дождь

испарился

назад тому три

или четыре года, возможно

он уже точно не знает

сторож, мы входим

в голую комнату, пустую

только несколько стульев

красных, после долгого ожидания

мы очень хотим пить

обезвоживание

внезапно пот

резкий вызванный

арбузом, телу

его не хватает, струящаяся

реакция пор

откуда просачивается вода, выступает

наши промокшие одежды

тем не менее такие лёгкие

сторож знает

включает вентилятор

лопасти в горячем воздухе

крутятся со свистом

и даже в движении

этот горячий воздух нас обжигает

у источника, деревня

оазис, мужчины

наполняют два бидона

стареньких, прикреплённых

сзади повозки

которую тащит осёл

сушильни для зерна

из красного кирпича

глиняного самана

полные и пустые чередуются

сквозной мотив

для циркуляции

воздуха по винограду

когда дорога проходит вдоль

Огненных гор

ещё более ярко

красных более сухих

геология

напоказ пластов

глубоких застывшими

потоками, горные складки

пейзаж с двумя

компонентами цвета

земля-небо и красный-голубой

контрастирующий с фоном

втиснутым, долина

орошаемая, гроты

старинный храм

разграбленные, Бэцзэклик

большие тополя

неожиданны

более плодородного зелёного цвета

на фоне оранжевой

архитектуры

крыш-террас, купола

мощение кирпичом

под виноградными беседками, виноград

тёмный тоннель, убежище

жизни уйгура

его кинжал засунут

вдоль ноги

сторож-хозяин

он взыскивает за право

увидеть разграбление

безответственность расхищения

археологического

прусские учёные

или искатели приключений

всё унесли

полихромные фрески

отклеенные саблей

Берлинский музей

который не спас

мировая разруха

второй войны (мировой)

завершённая на месте

хунвейбинами

мы видим что остаётся

обезглавленные

мокрые, с отвращением

перед глупостью

вожделением совершить

непоправимое

несмотря на то что мощь

простая и сильная красота

этого места прекратилась

нам хочется дальше

следовать

за движением шёлка

дорогой ведущей

также и к нам

идти дальше на запад

в Кашгар, Каши

заниматься другим,

но ведь невозможно

уехать, покинуть

Улумуци, вокзал

тупик, припёртые

начальником вокзала

мелкий начальник колонист

китайский, коррумпированный

билет на поезд

которого надо подкупить

какой нахальный вид

мы недостаточно даём

ошибочный номер

ошибочное бронирование

мы должны вернуться

к нему, его кабинет

ничтожный в сторонке

чтобы защитить себя

спокойно договориться

без свидетелей

молодая американка

в слезах, она ждёт

одна, уже несколько дней

мы получаем сиденья

жёсткие за четыре ночи

три тысячи двести

семьдесят км

километров с

остановками на вокзалах

бывших перевалочных пунктах, полустанках

на старинной дороге

совпадение, тот же

маршрут возвращения

постепенного и медленного

к Китаю, крюк

через Монголию

железная дорога отрезана

загромождена пожаром

вагона-цистерны

в поезде кончились продукты

подвоз продуктов

маловероятен, объявление

о последнем обеде,

накрытом в вагоне-ресторане, очередь

где мы разговариваем, hello

do you change money

новые друзья

на время путешествия

через эти равнины

бесконечные

бедности

свидетелями которой мы являемся

женщина тянет лемех

по пашне, плуг

без впряжённого животного

жестокое солнце, жарит

несмотря на

сквозняк, вентилятор

в потолке вагона

мы задыхаемся, потеем

вновь завариваем чай

титан на угле

где наполняем водой

жестяные термосы

в полдень, лапша

сухая в пакетиках

дорога удлиняется

она считается в днях

и когда мы выходим

в Бэйцзин, идти

по улицам удивляет

мы забыли

мягкий асфальт

снующие

гружёные грузовики

город оживлённый

и беспорядочный

но такой притягательный

мелкие ремесленники

на краю тротуаров

мы знакомы с людьми

квартала, Hello

ничего не стоит

просто приветствие

последние вечера

с друзьями

набившись в комнате

единственной как ребёнок

маленький мальчик

который носит, голозадый

штанишки с разрезом

затем банкет

в ресторане

утка лаке

настоящая пекинская

не будь которой говорят они

они не приехали бы

столица

завтра улетаем