Dirizhabl 13

МОРДОВОЕ

Если из Саратова плыть вниз по Волге, то за Увеком будут Красный Текстильщик, Широкий Буерак и Синенькие. Потом – Сосновка.

Между Синенькими и Сосновкой фантастической всхолмлённости земля, почти море. Синенькие стоят на высоком берегу, откуда виден Ахмат и можно наблюдать удивительное: мираж над бескрайней Волгой, на самом горизонте. Там виден берег, плывущий над водой, и полоска воздуха между ними.

В Сосновке – «лёгкая дурка», и поэтому невменяемо-странных людей можно встретить повсюду: у почты, на школьном дворе, в сельмаге и на лавочке возле колонки. Но больше всего – на пристани. Они приходят сюда провожать поезда.

Сосновка была немецким селом и раньше называлась Шиллинг. Ниже Сосновки идёт над Волгой холмистая степь. Там на вершинах поют ковыли. Ныряя в овраги, петляет вдоль Волги дорога. В пыли на дороге три года назад я нашёл римскую фибулу.

Если идти по бичевнику, дойдёшь до места, где в воде лежат кости древних людей из размытого берега – на вершине обрыва было когда-то кладбище. Там, дальше – Мордовое.

Раньше в Мордовое ходили «Омики» – маленькие теплоходы, но теперь они ходят только до Сосновки. В их чреве по-прежнему происходит большая механическая работа с рокотом и лязгом – так, что возле машинного отделения нужно кричать. При этом всё равно тебя расслышат только наполовину. Зато потом, когда приплывёшь, тишина. И волны хлюпают в борт и плещут на берег.

Ниже Мордового Ахмат, за ним Белогорское, потом уже Даниловка и Волгоградские земли. Вот где самая тайна: Дурман-гора, овраг-Тюрьма. Курган Ванька-Каин. Утёс Стеньки Разина. Белые земли.

САДОВОЕ

Одно лето с бабулей мы провели в санатории – он назывался по имени села: Садовое. Когда мы ехали туда по дождю, автобус заглох на дороге так, что сзади была серая глухая стена и блестящий асфальт с пузырящимися ручьями, а впереди светило солнце и вдаль уходила серая лента шоссе. На границе ливня.

Вокруг санатория были полные яблок сады, а на взгорочке – берёзовая роща с дорогой сквозь неё. На этой дороге я выучил растение подорожник. Роща была светоносной – в ней повсюду были разбросаны яркие пятна солнца, и казалось, что там хранятся неистощимые запасы тёплого света и тишины. Было даже похоже, что люди ходили туда не гулять, а молиться.

По вечерам мы пили парное молоко и, когда темнело, собирали с моими друзьями светляков в поллитровую банку – чтобы пойти перед сном в чёрную ночь на окраине санатория. Там, на этой окраине, мы, маленькие гулливеры в резиновых сапогах, во время долгих дождей прокапывали русла для ручьёв, ставили запруды для морей, устраивали каскады, перекидывали мостики и строили из грязной глины, палок и разного хлама целые города.

СМОРОДИНА

И если с другими названиями всё ясно: в Белогорском – белые горы, в Садовом – сады, в Золотом – клады, зарытые Стенькой Разиным, в Ахмате – ставка хана Ахмата, то что же в Мордовом?

В детстве от этого слова пахло смородиной. Мы ездили туда за ней и набирали целые корзины – огромные, двуручные. И варились большие тазы – в летней кухне на керогазе.

Потом, зимой, кислая сладость чёрно-сиреневого цвета расходилась по всей голове – сначала за уши, после в самое темечко.

Я ещё не знал тогда, что смородина означает «сильный запах» и слово «смерд», и слово «смердить» одного с ней древнего корня. Сильнее всего этот запах слышишь на солнце.

Так какого же корня Мордовое: морда? мордва?

ОДНО ЛЕТО

Одно лето мы ездили в лес под Мордовым на огромной зелёной «Победе». Дядя Володя Худяков, огромный, седой-преседой и весёлый, сделал её вездеходом – так, что она, паря над землёй, проходила любые лужи. И грибы после ливня все были наши. В огромных двуручных корзинах – из-под смородины... А потом уже ехали купаться – в Мордовое или Ахмат.

В Ахмате была кирпичная церковь, в ней был насыпан горой каменный уголь. По этому углю, перемазавшись чёртом, можно было забраться очень высоко: к проступающим под потолком ликам. Из высоких окошек за коваными решётками можно было наблюдать, как внизу копошится жизнь возле Волги. Такой огромной, что неизвестно куда она течёт. И течёт ли?

Ты стоишь в этом окошке, а под ногами у тебя возятся голуби. Это их место – видно хотя бы по толстым наростам помёта. Он особенно пахнет на солнце: тоской и немного полётом.

А в Мордовом были огромные пирамидальные груши. Им, кажется, было по тысяче лет. Потому что за их вершины задевали облака. Обтрясти их незыблемые стволы было невозможно. И потому приходилось ждать, когда огромное дерево станет ронять ароматные дульки. Грушами их никто не называл. Ярко-жёлтые, маленькие, медовые на вкус, они покрывали всё вокруг, и по ним приходилось ходить.

СМЕРДЫ

Мордовская сказка поведала, как лесные белые старцы, стоявшие кругом на холме, послали самых сильных юношей с дарами приплывшим по Волге воинам – в знак благорасположения и дружбы. А голодные глупые юноши по дороге съели мясо и выпили пиво, а незваным гостям на реке принесли только горсть земли и пригоршню воды.

Так их земли и воды были обложены данью. Так они стали рабами.

А они всё стояли, белые старцы в белых одеждах, раскачиваясь на ветру. Будто берёзовая роща. И ничего-то не знали.

ВА

Эта лишняя, протяжно-протянутая, никому не важная – «-ва»!

Хотят обмануть, да не выходит, пробуют схитрить, да всё наруже, хотят быть честными и открытыми, а тянет в лес...

mord-va

РАБЫНЕ МЫ, МЫНЕРА БЫ

Ценный товар: крепкие юноши – для работы и битвы, ласковые девушки – для неги и работы.

Но где эта грань между свободой и рабством? Рабство ли то, что сам раб не заметил? Для одних это новая жизнь и возможность продления рода. Для других это новые силы и новая кровь.

Рабами они становились только для тех, кто их покупал. Тот, кто отдал деньги за них, заботился о товаре: кормил и поил, вёз в далёкие страны, давал потрудиться на славу.

Тот, кто мог умереть в своём доме от голода и непосильной работы, был счастлив: перед ним открывались новые земли, его вдосталь кормили, давали одежду, работу, надежду на новую жизнь.

Тот, кто продал, тоже был очень доволен: теперь он сможет прокормить оставшихся с ним детей. Священная жертва. Где рабство?

ОДНА ДЕВУШКА

Одна девушка живёт какой-то безвыходной жизнью. У неё высшее образование, интересная работа и открытые двери. Она живёт в столице и ездит к бабушке в деревню на все праздники и в отпуск. Иногда даже просто на выходные. В мордовскую деревню на границе Пензенской и Саратовской области.

– А ты разве... как это... мордовка?

– Папа – мордвин.

– Ну и ну...

И впрямь – глаза у неё серые. А приглядишься – бледно-голубые.

В этой деревне у неё совсем другая жизнь. Она парится в бане, доит корову, собирает грибы, ходит в клуб, на танцы, купается в речке, играет в снежки и катается с гор.

Там живёт её парень. Он тракторист. Они пьют самогон, и он катает её на своей синей «Беларуси». Увозит и любит. В рощице, в стожке, на заброшенной ферме. Или в своей синей «Беларуси».

И она не хочет ничего менять в своей жизни. Вернее, хочет, но нет её сил.

СМОРОДИНОВЫЙ НАРОД

Mord, Merdas описан первыми географами как народ с красным лицом, выдающимися скулами.

ОДИН ЮНОША

Один юноша живёт в деревне на границе Саратовской и Пензенской областей. Он работает на тракторе. У него есть девушка. Она приезжает часто. Они пьют самогон. Он пялит её в тракторе. Деревня богатая, мордовская.

– А ты разве мордвин?

– Не знаю. Мама – мордовка.

Девушка зовёт его с собой, а он никуда уезжать не хочет. Ему нравится чинить трактор.

Он живёт, как жили всегда: ходит в баню и в клуб. Иногда напивается. Иногда дерётся. Ещё любит рыбалку. И растит свою розовую картошку – рассыпчатую, сладкую...

Нет ни жадности, ни хитрости, ни простоты. Так только: жадноватость, хитроватость, простоватость.

МОРДОВОЕ

Впервые я услышал это слово в раннем детстве. Оно для меня пахло смородиной. Очень сильно. Особенно на палящем беспощадном солнце.

ЧЕРЕМИСКА

В конце 8-го класса, весной, все мои друзья влюбились в одну девчонку – провожали её после школы домой, толпой по несколько человек – так, как будто просто гуляли. По скверику улицы Астраханской, где распускалась сирень.

У девчонки было хрупкое тельце необычайно совершенной формы. Все хотели дотронуться до неё. Все хотели увидеть её необычайной белизны трусики под короткой коричневой формой. И ничего большего!

Все хотели с ней смеяться и говорить. Все незаметно опускали глаза и смотрели на её смуглые ноги. Глаза у неё были светлые: серые и зелёные. С ней было легко. Она делала вид, что ничего не понимает.

У неё была в роду какая-то неведомая кровь. Мне кажется, она была черемиской.

ТОЛЬКО НЕ ЧУВАШКА

Ну, уж точно, не чувашка. Они хоть тоже маленького росточка и, возможно, у них такие же голубые прожилки на тонкой шее, но показывать ноги мужчинам чувашкам непозволительно и стыдно. У них даже просто ходить босиком – особенный грех.

ЖЕНЩИНЫ-РЫБЫ

Чувашские женщины – рыбы. Они носят чешую. Из монет. Ожерелья, серьги, монисто, шапочки-шлемы – всё связано и унизано монетами разной величины, речным жемчугом, бисером.

MERDAS

Народ, назвавший половину рек. Античные авторы отличали в них круглоликость, красные лица, выдающиеся скулы. Но главное – глаза. Как вода.

Лунолики, красны и скуласты – вот что отмечали античные авторы в этом уральском народе.

СУРГУТ

Главное, что я там узнал: Обь – территория финно-угров. Ханты. Манси. Больше того: если посмотреть на территории расселения, то окажется, что малочисленные финно-угры занимают больше других народов – большую часть России!

Но ни одного коренного жителя я там не встретил. Нефтяники построили город Сургут и хотят – из поколенья в поколенье – оттуда уехать: пьют водку, едят сырую рыбу муксун, смотрят на проплывающие льдины.

ОРЁЛ

По одно крыло граница Волга, по другое Обь. И раскинуты во взмахе – от Финляндии до Енисея.

Мирный и свободный – не знавший рабства народ. Без понятий «слуга-господин».

Чтут воду и лес. Вяло пьют свою медовуху жизни. Зарывают пищу. Скоблят монету. Обнимают деревья.

СТРАНА ЛАГЕРЕЙ

Треугольник расселения финно-угорских народов похож на российский герб. Под одним крылом его тюрки, под другим – славяне. Тело его – древний Урал, делящий мир на Запад и Восток. А по ледяной кромке распахнутых крыл бродят северные олени.

А на юге его степь и ветер.

ВСЁ

Ничего, как оказалось, про этот тайный народ я не знаю.