 |
Сергей ТРУНЁВ
Давно отгремели фанфары ледовой одиссеи папанинцев. Империя, обречённая на нескончаемую экспансию
вовне, рванула в космос, оставив морскую романтику в ведении школьной программы и того, что ныне
именуется самостоятельным чтением.
«Остров сокровищ», «Таинственный остров», «20 тысяч лье под водой», «Робинзон Крузо» странным стечением
обстоятельств совпали с обучением в саратовском яхт-клубе и первыми попытками пристроить парус на смолённую
самолично плоскодонку. Таинственные волжские острова и солнце, и море во сне чистое,
нежно-бирюзового цвета.
На школьном конкурсе строевой песни мы – моряки. Бодро марширую в первом ряду,
стараясь удержать на макушке бумажную бескозырку. «Бескозырка белая, в полоску воротник. Пионеры смелые
спросили напрямик…» Мечтаю стать морским пехотинцем. Перед зеркалом в прихожей застываю в трудных позах,
самозабвенно имитируя приёмы запрещённого каратэ.
|
«Пятнадцатилетний капитан», «Одиссея капитана Блада» и следом «Хроники», и далее «Путешествия и
приключения капитана Гаттераса», «Фрегат «Паллада», «Белеет парус одинокий». Третий раз прощаемся с
Арабеллой Бишоп, двенадцатый – вступаем в очередную схватку с испанцами. Журнал «Катера и яхты», тренировки
в секции морского многоборья. Первая поездка на родину «Авроры». Легендарный крейсер кажется детской
игрушкой. Хмурый, усеянный валунами берег Финского залива, жёлтые, похожие на горчичник, пропуски в
усеянный антеннами и опутанный проводами Кронштадт. Тревожное ощущение близости военной тайны.
Пушечный выстрел у форта, бурым прокуренным зубом торчащего из мутно-зелёной воды. Это и есть море?
По окончании восьмого посещение Севастополя. «Малаховские саратовских не трогают, а за житомирских не
впрягайтесь». Девятое мая, салют и трезвые крики «ура» на Малаховом кургане. Тысячеголовый косяк сельди за
бортом громадного, до блеска вылизанного матросами эсминца. Угнетающее изобилие керамики в Херсонесе, как
будто греки били свою посуду по любому мало-мальски значимому поводу. «Мясо криля», «Китовый фарш», богатство
Родины. В плацкарте после производственной практики в Нижнем тягаемся на руках с морпехами. Они недосягаемы.
Старательно и быстро учимся ругаться по-морскому: «салага», «луфарь», «пицца с яйцами», «тормоз пневматический».
Прочие красивые с непривычки слова. «Старик и море», ещё раз «Старик и море». Смачное слово «макрель»,
надеваемое стариком на стальной зазубренный крюк.
«Водители фрегатов», «Люди, корабли, океаны», «Сокровища непобедимой армады», редкие и от этого ещё более
привлекательные выпуски альманаха «На суше и на море».
На море я очутился совершенно внезапно. Резкий запах гниющих водорослей,
липкий пот, струйкой сползающий из подмышек, насквозь пропитанный пылью автобус до Лазаревского. И море,
совсем не такое чистое, как во сне, совсем не такое… Сопливо-зелёное море Джойса. Рапаны со дна, нетрезвые
заплывы по лунной дорожке, катание на волнах в шторм лицом в ворох прибрежной гальки. До Саратова двое
суток целуюсь в тамбуре с женщиной, потом оказалось – жена.
Потом оказалось – нет.
«Волна за волной целует песок. Последний корабль ушёл на Восток». Я научился
плавать в солёной воде Империи. Сын уже упирается макушкой в подмышку, и для него эти строки, как для меня
иероглифические надписи на костях эпохи Шан.
И море мне больше не снится. |
 |
Уже зима закручивает гайки.
Хотелось оказаться на Ямайке:
спина в шезлонге и бокал в руке,
и та, что рядом спит, укрывшись пледом,
проснувшись с непривычки до обеда,
стоит анфас на бронзовом песке,
забыв о дырке в шерстяном носке.
Песок и волны. Их утробный рокот
напомнит нам о том, как мало прока
в рублях и баксах, прочей мишуре,
но мы его, конечно, не услышим,
поскольку дождь опять кромсает крышу,
и, превращаясь в липкое пюре,
мы пребываем в вечном ноябре...
|
|
