Эволюционное учение Жана Батиста Ламарка обладает всеми необходимыми чертами идеологии эпохи Просвещения. Во-первых, эволюция здесь есть непрерывный, плавный процесс, направляемый внутренне присущим всякому живому существу «стремлением к прогрессу». Во-вторых, прогрессивное развитие каждого конкретного существа напрямую зависит от специфики его взаимодействия с окружающей средой. Адаптируясь к условиям последней и бессознательно стремясь к прогрессу, организм «упражняет» соответствующие органы, благодаря чему они значительным образом видоизменяются.

Хрестоматийным примером Ламарку виделись жираф и муравьед, один из которых вытянул свою шею в стремлении достать до самых верхних (и, соответственно, самых нежных и сочных) листьев деревьев, в то время как другой старательно вытягивал свой язык, проникая в самые потаённые ходы муравейника. Наконец, в-третьих, приобретённые полезные признаки, согласно Ламарку, закрепляются и передаются следующему поколению организмов, т.е. их детям. Животное как бы «воспитывает» самого себя, нервными и мускульными усилиями отращивая на собственном теле всё, что необходимо.

В общем и целом, весь этот эволюционный механизм имеет следующий вид: направляемые бессознательным стремлением к прогрессу длительные упражнения порождают соответствующий орган (или модифицируют имеющийся), и при этом полезные для адаптации приобретённые признаки закрепляются и без изменений передаются потомству. При подобных раскладах бородатый анекдот про «одну извилину, и то от фуражки» обретает твёрдые ламаркистские основания. И напрочь перестает быть смешным, если представить, что дети людей в фуражках вне зависимости от обстоятельств и без вариантов родятся с одной этой пресловутой извилиной. Наверное, о чём-то подобном мечтали в годы советской власти. Например, чтобы дети пролетариев рождались с руками, изначально заточенными под болт, т.е. под его изготовление, конечно.

Не случайно главный генетик сталинского СССР Трофим Денисович Лысенко считал себя именно последователем Ламарка. Возможно, его идеи детерминировали не только судорожные попытки улучшения качества пород крупного рогатого скота, но были также специфическим образом экстраполированы на сферу социальной политики. Получить идеального строителя коммунизма уже в следующем поколении – не в этом ли заключались фантазматические грёзы высшего советского руководства?! Не эта ли теория легла в основу так называемого «семейного подряда», а также всячески поощряемого «династийного» подхода к выбору рабочей профессии?! Это железная логика: стремясь к прогрессу (к коммунизму), пролетарий упражняет свои органы (рабочие руки), а результат упражнения закрепляется и передаётся детям, становящимся, в свою очередь, пролетариями и т.д.

Жан Батист Ламарк прожил и завершил свою жизнь так, как это случалось со многими великими учёными: его учение не было воспринято, а сам он к концу жизни совершенно ослеп и в течение практически девяти лет диктовал свои труды дочерям. Умер учёный, как водится, в нищете. В возрасте 85-ти лет. В 1909 году ему был поставлен памятник в Париже. Спустя неопределённое время закон Ламарка о наследовании приобретённых признаков был опровергнут весьма популярной в СССР поговоркой (распространение которой одновременно отразило осознание несостоятельности лысенковского учения): «на детях гениев природа отдыхает».