Dirizhabl 15

СЕРЕБРЯНАЯ ТРУБА БАЛКАН

Николай ИЛЛАРИОНОВ

Из воспоминаний уроженца города Белополья, военного трубача, покинувшего в юности родину вместе с врангелевскими частями и ставшего в 1930-х инженером и джазовым музыкантом, широко известным в Белграде и на Адриатическом побережье Югославии.

БЕЛГРАД

В кинотеатре «Наркино» шёл американский фильм «Биг-парад», к плёнке была приложена партитура музыкального сопровождения. Нужно было две трубы, и меня пригласили на вторую. Играл постоянный оркестр – человек десять. Первая труба – Кадушкин. <...>

Между прочим, я у него купил джаз-трубу, вошедшую в моду, но она была жёлтая, я отдал посеребрить и стал «модным» трубачём. В «Наркино» работать было трудно: там всё время шли ковбойские фильмы со скачками, а это значит, работа для трубы напряжённая – аллегро и форте. Зал низкий, плохо проветриваемый и всегда битком набитый. При такой работе я не мог заниматься в университете.

В моей жизни появился некий Карлуша, небольшого роста, с очень близко поставленными глазами и довольно крупным носом... Приехал из Константинополя вместе с пианистом Прохоровым, высоким и бесцветным, из московских купцов.

Карлуша привёз печатные американские ноты для джаза. Сам он играл на банджо и был предпринимателем. Он предложил поступить в его ансамбль, который играл в баре «Луксор».

Главным козырем в ансамбле был саксофонист чех Черногорский. Он хорошо играл на альт-саксофоне и, играя, расхаживал между танцующими парами. Прохоров бойко играл джаз, но совершенно не мог на слух аккомпанировать самую простую мелодию. Ещё был барабанщик, русский из офицеров. Мы довольно хорошо зарабатывали. Но вскоре появились новые знакомые: Борис Игнатьев и Арпад Закарьян. Они предложили новую комбинацию: выбросить Карлушу с его ансамблем, оставить только меня. Мне не хотелось быть изменником, но меня уговорили тем, что на лето они имеют ангажемент в Дубровник, а Карлуша не заслуживает уважения, как пройдоха и, в общем-то, типчик.

Борис Игнатьев – здоровенный парень, боксёр-тяжеловес, пианист-слухач, джазист; Арпад – белый цыган, хитрый весельчак, играет на скрипке и саксофоне; барабанщик Андерсин, студент-медик, кроме барабана играет на скрипке русские романсы. Итак, мы выбросили Карлушу, он поскандалил, но делать нечего, пришлось уйти... С новым ансамблем стало веселее.

Вскоре в Белград прибыла из Франции с гастролями знаменитая Жозефина Беккер – негритянская звезда. Для её выступления сняли большой зал кинотеатра в том же «Луксоре» этажом выше. Набрали большой джазовый оркестр, которым она была очень недовольна. Спас положение отличный джаз-трубач Джакобс, приехавший с ней. После выступления (очень эффектного) она кутила с белградскими богачами в нашем баре, а Джакобс играл с нашим ансамблем, и мне удалось кое-что перехватить из его стиля. К маю наш ансамбль уехал в Дубровник, а мне пришлось на месяц задержаться – сдавал экзамены. В поезде я познакомился с двумя кадетами из Белой Церкви, ехавшими на каникулы в Дубровник.

У них были знаменитые фамилии: Лермонтов и Верещагин. У Лермонтова отец держал маленький продуктовый магазин в Дубровнике. Говорили, что они – родственники поэта. Во всяком случае, у Лермонтовых была байдарка, и на этой почве я с ними подружился.

ДУБРОВНИК

Дубровник встретил меня цветением олеандр, запахом моря, воздухом субтропиков. Игнатьев и Арпед с вокзала повезли меня в центр на Страдун – главную улицу – где уже была снята квартира. В комнате было пианино. Наша работа была в летнем ресторане «Градоц», против парка Градац. Это был довольно большой сад с эстрадой, на которой выступали артисты с весёлой программой: далматинец Палетош с полуприличными куплетами, юморист Дубач, мальтийцы – акробатический дуэт (он здоровый, она маленькая), чехи – симпатичная пара, и саксофонистка, вероятно еврейка. Мы аккомпанировали артистам и играли танцы часов до 11 или 12 ночи. Остальное время гуляли или купались. Завтракали в ресторане. Нам давали кофе и кнедли с абрикосами. Обедали и ужинали за свой счёт. Зарабатывали хорошо, но мне был противен толстый и нахальный хозяин, и что мы должны были по очереди стоять возле тарелки с бакшишем для музыкантов и благодарить «хвала лепо» (большое спасибо) уходящих гостей...

БЕЛГРАД

В Белграде заключили контракт с Автоклубом. Это был клуб белградской аристократии. Председателем был принц Павел, членами – министры, офицеры королевской гвардии и богачи. Работа была лёгкая: в воскресенье и четверг с 7 до 11 вечера, а в субботу бал до поздней ночи. И кроме того новогодний бал, и бал в честь святого-покровителя клуба. <...> У друзей как-то познакомился со студенткой Белоцерковного института благородных девиц Ниной Ореховой. <...>. Почему-то венчались мы с Ниной не в русской церкви, а в сербской. Но пел русский хор и протодьякон (из бывшего хора кубанских казаков) особенно мощно произнёс: жена да убоится мужа! Со свадьбы поехали на вокзал, к поезду Сараево-Эрцеговина.Перед нашим вагоном Женя Поляков организовал хор, который нам пел до отхода поезда. Молодожёны целовались в поезде при прохождении многочисленных туннелей, без свидетелей.

СПЛИТ

Сплит – самый большой курорт на Адриатике. Красивая набережная. Широкая улица с большими белыми домами, обсаженная пальмами, заканчивается невысокой горой Марьян. От набережной ступенями поднимаются переулки к центру города и Диоклетианову дворцу, за стенами которого расположился старый город. На пристани много фелюг, с которых продают замечательные апельсины. Переулки называются «контраде», в одном из них – знаменитый «Диаклетианов падрум» с чудесными винами, пристанище местной богемы.

В центре города большой театр и отель с рестораном, где мы играли в плохую погоду. За горой Марьян открывался широкий залив, в конце залива – городок-остров Трогир, знаменитый мастерами огромных винных бочек «богвиц». Мы с Ниной ездили туда, смотрели старинные дома и пили в ресторане над морем чудесное вино «ополо», розовое, сухое, лёгкое. Ходили также на развалины римского города Солин: остатки колонн, мощёных улиц. Остались в недоумении, как далеко это от Сплита, так как местные жители, которых мы спросили о расстоянии, ответили: от Сплита до Солина 9 км, а от Солина до Сплита 7 км.

БЕЛГРАД, 1932

Ангажемент в Автоклубе нам улыбнулся, так как наш оркестр распался и клуб занял оркестр Александрова. Между прочим, я купил аккордеон, и теперь моя марка очень подскочила.

Но всё-таки я приехал в Белград безработным. Оставалось идти на биржу. Это была кафана, где заключались сделки на случайные или постоянные заработки. Я связался с оркестром Михайличенко. Им не хватало именно меня – я им привил джаз своей трубой и импровизациями и заполнил пустоты в «классике», так как играл партию хармониума на аккордеоне, а кое-где подыгрывал на трубе. Они играли в «Русской лире» и тут были на месте. Здесь гастролировал как-то даже знаменитый Лещенко!.. Был 1932 год, год великого кризиса во всём мире. Заработки падали. Мы сползали всё ниже, пока не добрались до кафаны «Крадевец» – что-то вроде таверны на пристани – с цыганской певицей Сильвой. А к лету и вовсе остались безработными...

САРАЕВО, 1938

Приехали в Сараево, быстро нашли комнату с пианино у русской дамы Шалаевой на берегу Миляцки, недалеко от моста, на котором был убит Гаврилой Принципом австровенгерский кронпринц Фердинанд. Сараево по тому времени довольно большой город, населённый в основном сербами-мусульманами.

Главная знаменитость – Баш-Чарния, большой восточный базар с массой лавчонок ремесленников, чеканщиков, гончаров... Крики, звон... Моё место работы – Грацека кафана, большой ресторан на открытом воздухе.

Работа начиналась в семь вечера и продолжалась до утра – учреждение не было ограничено полицейским часом в 3 часа ночи, когда в Югославии закрывались все рестораны. Хозяин был доволен этим.

Богатые «сарайлии» очень любили кутить «под севдалинки». Поэтому оркестр под управлением цыгана Жики имел певиц с бубнами, которые пели севдалинки и собирали бакшиш. Мне такая работа была отвратительна несмотря на хорошие заработки. Поэтому я с нетерпением ждал, пока хозяин не прикажет кельнеру принести яблоко, которое он съедал, очистив кожицу, что означало: он закрывет кафану.

Помню, как-то играли до восхода солнца, и мне захотелось пойти на гору Требевич, над Сараево, на самую вершину на 1600 метров над уровнем моря, и я совершил этот поход, благо подъём был нетрудный – а вид чудесный!..

ДУБРОВНИК, 1939

Дочери Гале было четыре года. Мы наняли квартиру у православных сербов в старой части города недалеко от крепостной стены, но потом перешли к знакомой Нины по институту – высоко, около 300 ступенек, недалеко от магазина Лермонтовых.

Галя чувствовала себя в Дубровнике отлично, ей нравилось купаться в тёплом море. Работа у меня была удобная, с 8 или 9 часов и до 12 ночи. Нина как всегда на море чувствовала себя лучше, астма проходила. Знакомая компания была: Верещагины, Лермонтовы, ещё Дурнов, молодой человек, над которым мы немного издевались из-за его чудачеств и неуклюжести в воде.

В Дубровник приехал Геринг со свитой. Однажды ко мне явились из госбезопасности с распоряжением: с аккордеоном прибыть на прогулочный пароход, на котором Геринг совершал прогулку на остров Коргулу. Со мной был ещё Костромин. Наша игра их вполне удовлетворяла. Мы играли марш «Алте камараден», вальсы Штрауса, подхватывали их песни. Геринг был очень похож на толстого борова: жирный, тёмно-розового цвета кожи, с редкими жёлтыми волосами. Он развалился на шезлонге в лёгком белом костюме. Под стать ему была свита, но более подтянутая. Он попросил меня сыграть ему баркароллу из оперетты «Сказки Гофмана» и напел. Я ему ответил: знаю, это музыка Оффенбаха (еврея). Он промолчал.

Потом встречали его в Дубровнике, ходил в распущенном виде с мороженным в руках, со свитой по Страдуну. В сентябре Германия напала на Польшу, и началась Вторая мировая война.

БЕЛГРАД, 1941

Война приближалась. Весной 1941 года произошёл дворцовый переворот: провозгласили королём Петра, сбросили регента Павла. Народ ходил по улицам и кричал: боле рат, него пакт! Председатель правительства Самовит заявил: умрём на пороге дома, но не пустим немцев. Уже немцы захватили Францию, Бельгию, Данию, Норвегию. В Венгрии, Румынии, Болгарии установили фашистские режимы. Югославия оставалась островком в Европе.

У нас чуть ли не каждый день упражнялись в тревоге. Воют сирены, а прожектора ловят «вражеские самолёты», потом звучит отбой. Мы накупили продуктов, консервов. 6 апреля 1941 года, накануне Пасхи, я возвращался с работы ночью. На здании министерства связи вполголоса на одной ноте выла сирена, на улице никого. Придя домой, я сказал Нине: что-то подозрительно на улице. Мы заснули, а рано утром нас разбудил гром бомбардировки. В окно были видны самолёты и дым взрывов и пожарищ. Видно было, как один самолёт взорвался от прямого попадания. Сверху к нам скатилась семья хозяев с плачем. Я чтобы успокоить детей сел за рояль и заиграл английскую детскую песенку «Типерери», которую в последнее время часто играли в ресторане, чтобы позлить немцев, которые к нам ходили.

А над центром рвались бомбы. Я выбежал на улицу, возле нашего дома горела зажигательная бомба. Я поспешил в булочную, она была открыта, купил хлеба, сколько мог унести. Больше эта пекарня не пекла хлеба. К нам пожаловали гости: Люся с семейством, где он проживал – всего четверо, семья Беленькие – трое, семья Эммануэлей – четверо, Бутковичи, Милева в положении, Щербовичи... У всех рядом падали бомбы. По улице Краля Александра непрерывно шёл народ в сторону Мокрого луга, многие засыпанные штукатуркой. А город продолжали бомбить...

У нас набралось двадцать человек, надо было всех кормить, запасы быстро таяли. Ночью спали все вповалку на полу. Люся Крижановский, как алкоголик, всё упрашивал меня пойти в забегаловку поблизости, выпить ракии, он видите ли волнуется. Живковичи уехали к родственникам в деревню, просили сохранить их имущество. Электричество не работало, водопровод тоже. Выкопали яму для туалета. Володя Щербович приспособил аккумулятор от автомобиля для одной маленькой лампочки. Ночью бомбардировка продолжилась, но не сильная. На третий или четвёртый день прогудел тяжёлый продолжительный взрыв – взорвали мост. На следующий день прибыли немцы. Я вышел на угол Краля Александра. Немцы ехали на мотоциклах и на танках, в шлемах, суровые лица. Ни одного пешего. Были вывешены объявления: сдать оружие, радио. Комендантский час. За невыполнение – расстрел. Наши гости не спешили по домам, хотя бомбардировок больше не было. Разошлись, когда наша кладовая опустела. Началась оккупация.