Если при этом приобретённые признаки формируют существо, в достаточной мере приспособленное к условиям окружающей среды, они закрепляются и в дальнейшем передаются из поколения в поколение. Или, как писал об этом сам Дарвин: «Сохранение благоприятных индивидуальных различий и вариаций и уничтожение вредных я назвал Естественным отбором, или выживанием наиболее приспособленного. Вариации бесполезные и безвредные не подвергаются действию естественного отбора; они сохраняются как колеблющийся элемент, как это наблюдается у некоторых полиморфных видов, либо же, в конце концов, закрепляются в зависимости от природы организма и свойств окружающих условий». Так, собственно, и развёртывается эволюция всего живого, обусловленная борьбой организма с другими организмами и неблагоприятными воздействиями внешней среды.

Чернышевский попытался оспорить однозначно благотворное влияние борьбы за жизнь на развитие видов, указав на возможность деградации организма вследствие чрезмерно неблагоприятных воздействий извне. «Организмы, имеющие испорченное здоровье, рождают организмы, имеющие прирождённую испорченность здоровья; существа, имеющие испорченную организацию, рождают существа, имеющие прирождённую испорченность организации. И если ход жизни идёт в этом направлении через ряд поколений, то с каждым новым поколением размер результата увеличивается, потому что он – сумма порч прежних поколений, у каждого из которых прирождённая испорченность увеличивалась порчею, производимою бедствиями собственной жизни». Если принять последовательность хода его рассуждений, то либо движущей силой позитивной эволюции оказывается не сам естественный отбор, а силы, позволяющие организму противостоять ему, либо эволюция в целом не имеет позитивного характера, а представляет собой деградацию, красноречивым свидетельством чего являемся мы, представители общества потребления.

Лоренц, исследовав феномен внутривидовой агрессии в ограниченном пространстве (аквариум), экстраполировал полученные выводы на городское существование современного человека следующим образом: «Дело не ограничивается тем, что скученность людей в тесном пространстве ведёт к бесчеловечности косвенным образом – вследствие истощения и распада отношений между людьми: скученность самым непосредственным образом вызывает агрессивное поведение. Из множества опытов над животными известно, что скученность усиливает внутривидовую агрессию». Агрессивное поведение выражается в различных формах, начиная от принятия позиции принципиального невмешательства и заканчивая действиями, демонстрирующими активную неприязнь к ближнему. Усилению внутривидовой конкуренции способствует плотность больших городов, в пределах которых представители одной и той же профессии обречены бороться друг с другом за ограниченные, но жизненно важные ресурсы. И если учесть, что признаки деградации имеют склонность накапливаться и усиливаться из поколения в поколение, наше будущее едва ли представится в образе библейского рая.

Уже в начале ХХ века князь Трубецкой ясно представлял себе всю порочность круга дарвиновской сансары: «Заслуживает ли названия жизни это бессмысленное чередование рождений и смертей, эта однообразная смена умирающих поколений? Самая целесообразность устройства живых организмов, сообщающая ему видимость разумности, на самом деле только подчёркивает суетность их существования в его целом, потому что вся эта целесообразность рассчитана на ту единую и единственную цель, которая никогда не достигается, – цель сохранения жизни. Умирает каждый живой индивид, а жизнь рода слагается из бесконечной серии смертей. Это – не жизнь, а пустая видимость жизни. К тому же эта видимость поддерживается в непрерывной “борьбе за существование”. Для сохранения каждой отдельной жизни нужна гибель других жизней. Чтобы жила гусеница, нужно, чтобы истреблялись леса. Порочный круг каждой жизни поддерживается за счёт соседних, столь же замкнутых кругов, а дурная бесконечность жизни вообще заключается в том, что все пожирают друг друга и никогда не насыщаются».

Ни у одного из древних (дохристианских) народов не было представлений о прогрессивном развитии истории. История в их понимании – это всегда деградация, всегда переход от счастливого и гармоничного «века богов» к активному «веку героев» и, далее, к хаотической неупорядоченности «века людей», за которым неизменно следует катастрофа, приводящая историю к начальному этапу. Будучи близким по духу идеям Упанишад, Шопенгауэр осмелился проповедовать отказ от воли к жизни, вовлекающий всё живое в борьбу за существование. Однако уже его ученик – Ницше – ставя вопрос о том, что такое счастье, отвечал на него совсем по-другому: «Чувство возрастающей силы, власти, чувство, что преодолено новое препятствие. (...) Пусть погибнут слабые и уродливые – первая заповедь нашего человеколюбия. Надо ещё помогать им гибнуть». Известно, что Ницше обладал отнюдь не завидным здоровьем, и если бы его судьба развивалась по его же собственному сценарию, то его и без того недолгий век был бы, возможно, ещё укорочен. Из человеколюбия...

Древнеиндийские мыслители ничего об этом не знали. Но в своих представлениях о сансаре они, фактически, задали матрицу, в рамках которой столь долгое время вращалась хвалёная европейская рациональность. Сансара для них есть исполненный страданий мир взаимозависимого существования, в который неизменно возвращаются существа, чьё сознание отягощено кармическими деяниями. Ведь что есть карма, как не совокупность унаследованных живым существом от рождения или вследствие его собственной деятельности (направляемой борьбой за существование) признаков сознания?

Да, древние мало думали о теле. Но, если в стиле Дарвина понимать перерождение как рождение в собственных детях, то из концепции кармы исчезает мистическое содержание, и размышление о собственном тихом небесном уголке трансформируется в заботу о тех, кто явится в этот мир после тебя. То есть, о себе, родном, воплощённом в детях и внуках.

Карма Дарвина – непрерывно воспроизводить себя в животной сансаре Дарвина.