Озадаченный Лука составил обширный список из анатомических различий человека и прочих наземных животных форм. Первым пунктом исследователь записал наличие у человека «органической фистулы», связывающей носовую и ротовую полости. Именно из-за этого органа, утверждал эволюционист-самоучка, человек не может пить, не переводя дыхания – в отличие, скажем, от верблюда, который, не отрываясь, выпивает три ведра воды зараз. Благодаря фистуле, по мнению Пьянова, зародилась членораздельная речь: перволюди были вынуждены делать паузы в долгих криках, чтобы набрать воздуха – и эти паузы стали зачатками разделителей будущих частей речи.

Будучи практикующим ветеринаром, Лука Пьянов решил проверить теорию на практике, начав серию хирургических экспериментов на овцах. Операционное вмешательство привело к тому, что блеяние испытуемой группы по сравнению с контрольной стало более отрывистым и, как казалось вивисектору, более энергичным и эмоциональным.

Понимая, что приобретённый с помощью скальпеля признак не передастся потомству, Пьянов оперировал каждый приплод в намерении запустить таким образом искусственную эволюцию в одной отдельно взятой популяции.

На пятом подопытном поколении отличия в поведении стали заметны невооружённым глазом, а тем более – ухом.

Эволюционный эксперимент был неожиданно расширен октябрьскими событиями: Луке Пьянову удалось заручиться поддержкой директора горбатовского Центрального Института Трудовых Процессов и увеличить экспериментальное стадо благодаря кстати подвернувшейся компании по коллективизации крестьянских хозяйств.

Итак, цели были поставлены, дали светлели, работа спорилась – Лука Пьянов уже принимал поздравления представителей петушинского партийно-хозяйственного актива.

Однако случилось непредвиденное – в одно утро пропали все три пастуха. Усиленные розыски ничего не дали. По петушинским просёлкам пыльным вихрем пронёсся слух, когда-то переполошивший всю Англию: «овцы съели людей». Луке нечего было противопоставить неграмотной крестьянской массе кроме передовой мичуринской биологии, к представителям которой он и обратился за поддержкой.

Однако тут он столкнулся с неожиданностью – мичуринцы косвенно поддержали обвинение, заявив что фистула как аппарат характерный именно для всеядных, а не травоядных млекопитающих вполне может способствовать метаморфозе: открытое академиком Лепешинской порождающее клетки живое вещество получив сигналы от больших полушарий головного мозга в соответствии с передовым павловским учением вызовет метаморфозу организма, превратив травоядное животного в хищника, а по-простому, по-ленински говоря – в людоеда.

Начальник петушинского ГПУ предложил подвергнуть подозреваемых овец – раз уж у них выработана способность к общению – перекрёстному допросу, для чего потребовал срочно разработать соответствующий разговорник. Опираясь на теорию академика Марра, специалисты ЦИ ТрПр разговорник составили. В соответствии с яфетической теорией четырёх трудовых выкриков (сал, бер, йон и рош) удалось выявить лидеров стада – но не более того. Дело недопустимо затягивалось. Наконец было решено без лишнего шума лидеров овечьей группировки сбыть за границу, а рядовых членов распределить по личным хозяйствам колхозников- передовиков.

Исчезновение же пастухов правдоподобно объяснили беспробудным пьянством, приведшим к результату, столь печальному и для самих пастухов, и для передовой мичуринской науки.

Отданная им под музей старая фабричная контора в фамильной Бочарной слободе на окраине Вязников была поделена на закуты и клетушки в соответствии с типом теснящихся там экспонатов: жилетных часов и цепочек к ним, иезуитских орденов и медалей, курительных трубок, морских раковин-уродцев, фривольных фарфоровых фигурок, расписанных гейшами, вееров из Японии и сушёных татуированных скальпов из Североамериканских Соединённых Штатов. Столь обширное коллекционирование требовало не только огромного энтузиазма, но и немалых финансовых вложений. Тут собирателю сыграла на руку печальная фамильная аномалия – выходец из многодетной купеческой семьи Никанор Бочаров имел большое число родственников, многие из которых вследствие загадочной наследственной болезни умирали молодыми, не оставляя при этом прямых наследников. Имущество почившей родни отходило собирателю, который не мешкая разменивал хозяйственный прирост на коллекционные причуды.

Так, оставшаяся от старшего брата четырёхцилиндровая паровая машина была обращена в уникальные часы английского мастера Томаса Мьюджа с системой механических вечных календарей по магометанскому, юлианскому, григорианскому и иудейскому летоисчислениям – в аккурат по календарю за цилиндр.

Маслобойня двоюродной тётки Олимпиады была превращена в три пейзажа маслом антверпенской школы, а небольшая полотняная фабрика двоюродного дяди коллекционера превратилась в пару полотен Курбе. Крупяная водяная мельница племянницы ушла за «Зимний пейзаж с ветряной мельницей близ Айзельмайдена» Аверкампа, а сестрина пасека – за редкую коллекцию североафриканских бражников.

Наконец, доставшаяся Никанору Ефимовичу от отца Старая бумажная мануфактура была потрачена на подборку немецких инкунабул из Бамберга, Нюрнберга и Гутенберга, ставшую жемчужиной коллекции.

В то время как всеевропейская слава коломенского любителя раритетов гремела по антикварным салонам, фабричная слобода под Вязниками хирела и безлюдела – оставшиеся без работы жители вместе с домами и хозяйствами перебирались к соседним менее образованным фабрикантам или вовсе заколачивали свои избы, отправляясь на отхожий промысел в Москву.

Увлечённый собиратель не придавал значения стремительному обнищанию территории, тратя остатки фамильного богатства на превращение прядильного цеха в Новый Музеон.

Когда же работы подошли к концу, оказалось что Никанор Ефимович Бочаров не просто растратил всё, но и наделал солидных долгов. Трёхэтажный Новый Музеон в модном стиле модерн вырос буквально в чистом поле, окружённый фабричными полуруинами и двумя дюжинами жалких лачуг.

Безответственное собирательство привлекло наконец внимание губернских властей, но тут артнегоциант неожиданно и при таинственных обстоятельствах утонул во время совместной с финансовым партнёром лодочной прогулки по Клязьме.

Дело застопорилось, а тем временем наступили иные времена – Новый Музеон был национализирован и назван Народным Музеем, а вскоре подавляющая часть его коллекции была продана за границу.

На вырученную валюту приобрели современную четырёхцилиндровую паровую машину английского производства, завезли из Бельгии маслобойню, а из Голландии крупомолку, а также построили полотняный завод с французской поточной линией и картонную фабрику с новейшим немецким бумажным прессом.

Так за считанные годы захудалая фабричная окраина превратилась в один из флагманов социалистической индустриализации на Клязьме.

Рыбоуды двух волжских побережий испытывали друг к другу давнюю неприязнь – ещё со времён Ивана Грозного никак не могли они поделить меж собой самые рыбные перекаты и самые рачьи омуты. И влюблённому юноше, чтобы не быть побитым хоть на том берегу, хоть на этом, приходилось выбирать тёмные непогожие ночи и окольные водные пути в отдалении от рыбачьих плотов и лодок, в тени от береговых щучьих коптилен.

Хоть и видели не раз рыбаки снующий чуть ли не еженощно по Волге утлый чёлн, хоть и слышали они лихорадочный плеск вёсел – лень было рыболовам гоняться за энергичным юношей. Да и привыкли они к нему, и хоть кидали для острастки горящие головни в промелькнувшую тёмную тень, а зла не держали и даже рассказывали своим невестам да жёнам нескромные байки про упорного юношу.

Но всем шалостям приходит конец – и как-то нежданная ночная буря загасила заблаговременно оставленную на колокольне лампаду... Напрасно ждала романовская красавица своего друга, не приплыл он ни в следующую ночь, ни в ночь после следующей. Безутешная в своём горе ушла девица в ближайший монастырь, а жители обоих поселений вслед за рыбаками в память о несчастном юноше стали называть большой остров между Романовым и Борисоглебом Тутаевым островом.

Пролетит мимо розовый двухпалубный «Самолёт» – свисток Тутаю! Прошлёпает чёрно-жёлтый кабестан пароходного общества Зевеке – гудок Тутаю! Просквозит по волжскому льду лихая свадебная тройка – поклон Тутаю! А пройдёт по берегу рота новобранцев – салют Тутаю!

Тут и революция подоспела – не пришлись ко двору новым властям старорежимные имена Романов и Борисоглеб, объединили они два поселения в одно, да и переименовали его в честь острова между ними. А заодно, как водится, срыли древние кремли в Романове и Борисоглебске и построили на том месте рыбоконсервный гигант, назвав его именем легендарного героя.