Он перекрестился. Стало ещё хуже. Теперь он прекрасно ощущал эти веки и напряжение мышц, удерживающих их сомкнутыми, а также чувствовал, как они
пытаются открыться, и ему требовалось усилие, чтобы держать невидимые глаза закрытыми. «Ах! Неужели я свихнулся? Господи, избави меня от сего искушения».
Но Господь не отвечал, а ощущение стало напоминать желание чихнуть. «Открою или не открою?»
Переминаясь на месте, как школьник, которому учительница не разрешает выйти на минутку из класса, господин Кюре начал торопливо рыться в словаре
«Вопросы совести» из Энциклопедии Миня
3. «Посмотрим:
глаз... ничего!
глаза... ничего!
секрет... секреция... ничего!
желание... ничего!
неодолимое... ничего! Ничего! Ничего. Ну что ж, по крайней мере, совесть моя чиста. Этот грех в списке не значится.
Наберёмся мужества. Открываем!»
В голове раздался оглушительный треск, как если бы вырвали зуб без анестезии, но откуда-то изнутри, из глубокого средоточия всех костей. Затем –
бесшумное скольжение, быстрое и бесконечное, как поднимание театрального занавеса. И всё. Больше ничего. Это следовало обдумать.
Господин Кюре положил в карман сутаны свой маленький хлебушек, чтобы съесть его после службы, и отправился в церковь. Поклон хозяину табачной лавки,
поклон полицейскому, каламбур церковному сторожу, фривольное словцо прислужнице взимающей плату за стулья, шлепок певчему мальчишке, всё как всегда,
всё как всегда, но впервые господин Кюре наблюдал за господином Кюре в его обычной жизни. Отслужил, как всегда, плохо, но на сей раз себя слушал.
За службой следовала катехизация. Все ребята были в сборе, кроме двух, больных свинкой, итого, дюжина: тупые и разбитные, чумазые и приглаженные,
рахитичные и коренастые. Кюре хлопнул в ладоши, по фунту мяса в каждой, и когда дети прекратили бузить, объявил:
– Дети мои, мы хорошо поработали в этом году, и, надеюсь, все будем готовы к Святой трапезе4.
А про себя прошептал: «Мы будем все готовы... А ведь и вправду, я всегда говорю им мы. Никогда не замечал». И продолжил:
– Сегодня, мы пройдёмся по катехизису с самого начала. Но сегодня поступим по-другому. Поскольку мы хорошо выучили катехизис, то вряд ли стоит ещё
раз читать его наизусть. Вы будете отвечать то, что подсказывает вам сердце и совесть, словно вы никогда ничего не учили: будете отвечать только то,
что говорит ваша (он чуть не добавил «невинная», но удержался) душа. Итак, Гюстав!
Гюстав, сын путевого сторожа, – не тупой и не разбитной, не чумазый и не приглаженный, не рахитичный и не коренастый, не весёлый и не грустный,
не красивый и не уродливый, в общем, образцовый ученик, – приблизился.
– Скажи, дитя моё, что есть Бог?
Гюстав со знанием дела шмыгнул, раздулся как волынка и затянул:
– Бог это чистый ду...
– Дубина! – рявкнул кюре и отвесил ему фунт мяса с правой длани.
Гюстав убежал в угол и расплакался. Воцарилась мёртвая тишина. Такого ещё не видели. Арсен, сын жандарма, описался.
Муха замерла налету.
– Ненес! – вызвал кюре.
Ненес, сын прачки, чистый и коренастый, без шеи, но с подбородком в пол-лица, подошёл на цыпочках.
– Что есть Бог?
– (дрожащим голосом) Бог есть любовь...
– Экий умник!
И бац! по хребтине.
– Огюст!
Подошёл, не вынимая пальца из носа, рыхлый толстяк в бархатных штанах, врезавшихся в ягодицы. Выслушал вопрос, промямлил «Э-э... Ну...»,
получил оплеуху и отвалил уже с двумя пальцами в носу.
– Фердинан!
Девятнадцатилетний Фердинан проходил катехизацию со своим братом-близнецом Гасдрубалом. Их мама, овдовев, переживала духовный кризис и, обратившись
к религии, решила дать сыновьям христианское образование, которого те были лишены из-за материалистического упрямства покойного отца, держателя
похоронного бюро и закоренелого атеиста. Близнецы недавно сдали экзамены на степень бакалавра (по философии) с оценкой «хорошо».
Оба были отсталыми с самых разных точек зрения.
– Фердинан, что есть Бог?
Фердинан кокетливо поправил галстук, свёл большой и указательный пальцы, словно ухватывая в воздухе мысль, и заявил: «Бог есть необходимое существо,
в котором можно всё отрицать». Засим получил звонкую затрещину и, насупившись, отошёл.
Его сменил брат Гасдрубал, который кокетливо поправил галстук, свёл большой и указательный пальцы и с чувством превосходства торжественно заявил:
«Бог есть абсолютно произвольное существо, в котором можно всё признать».
Трах!
Брат, нахохлившись, отошёл.
– Арсен!
Сын жандарма не вышел.
– Где Арсен?
– Сбежал, господин Кюре, – ответил Огюст.
– Вот паршивец, – заметил кюре и, подойдя к двери, запер её на ключ. А сам подумал: «Сообразительный мальчуган».
– Хьюг!
Выдвинулся шкодник Хьюг.
– Что есть Бог?
– Это голубь...
Бух! по шкодливой физиономии.
– Бебер! Что есть Бог?
– Отец наш небес...
– Не бес...? Ну-ка повтори: не бес...?
– Небес...
Бум! по больному зубу.
– Захария! Что есть Бог?
– Младенец Иисус...
Бац!
– Октав! Что есть Бог?
– Наш Спаситель, который...
Хрясть!
Малолетняя публика уже дрожала и скорбно поскуливала.
– Мариюс! Что есть Бог?
– Это, когда...
Трах!
– Шпинат!
Подошёл сын ветеринара, дурачок по прозвищу Шпинат. У него были длинные соломенные ресницы, конопляные волосы и тело моллюска с кожицей, которая
от страха и ступора побелела и, если бы не россыпь веснушек, стала бы совершенно прозрачной.
– Шпинат, что есть Бог? – отрешённо промолвил кюре.
Подросток сжался внутри, как губка, отчего слева и справа от переносицы выкатилось по хрустальной горошине и, вздохнув, ответил:
– Это... плюха.
Тишина. Мёртвая тишина. Кюре замер. Через минуту опять залетала муха. Шпинат ждал; тем временем слёзы докатились до подбородка.
– Ну что же, дитя моё, можешь вернуться на место, – произнёс кюре. – Раз катехизис мы уже знаем, то сейчас все вместе пропоём ежедневную молитву.
Вот так.
«Ой, – думал, возвращаясь домой, господин Кюре, – хоть бы это не дошло до ушей его Святейшества». Он зябко вздрогнул, медленно и грузно, как театральный
занавес, смежил веки, свинцовые шторы. Затем облегчённо вздохнул.
