Васильев Владимир

Графо-мания

Страсть к сочинительству, владеющая или, во всяком случае,
овладевающая иногда человеком - что означает сия прихоть?
Насколько пагубны или же наоборот целительны ее последствия?
Почему так несоразмерно в оценочном плане окрашены такие
параллельные феномены - графомания и меломания?

Перечень подобных вопросов при желании можно сильно
расширить. Я поддался искушению очертить вопросами некую
меня интересующую территорию.

Графомания, означающая "болезненную страсть к бесплодному
сочинительству, пустопорожнему писательству", граничит с
ругательством и в словаре стоит рядом с "графоспазмом",
представляющим из себя "писчую невралгию", дрожь,
охватывающую человека при виде ручки.

Может быть такое негативное отношение к графической мании
происходит вследствие до сих пор бытующего представления о
писательстве как о некоем священнодействии... "Пока не
требует поэта к священной жертве Аполлон..." Или, во всяком
случае, как о труде достойном нашего внимания. Пишущий
тратит себя, свой жар, фантазии, и поэтому читатель вправе
надеятся на результат усилий. И что же? Если вдруг возникает
нечто не отвечающее ожиданиям, читатель не просто проходит
мимо, он "рвет на себе одежды", бросая эмоциональное
обвинение в болезни никчемности.

Меломания же это страсть к слушанию песни, мелодии, то есть
к тому, что уже существует.

Да, страсть к тому, что уже проявлено и существует понятна.
Миллионы человек на Земле подвержены мании чтения,
теле-смотрения, и это не относят к области болезни.

Так что же такое "графомания", что стоит за этим словом?
Ограничим свой интерес поэтической манией.

В разные времена своей жизни люди берутся за перо.
Прагматические соображения, легкий позыв вибрирующих чувств,
проба сил... - все может послужить толчком. Это бывает почти
со всяким.

Но чудо появления этого наверняка несовершенного текста?!

Само слово "графоман" можно истолковывать в узко-негативном
и расширительном смыслах. В негативном значении оно
употребляется чаще самими же пишущими, так как печать
ремесленного умения как бы дает право на обладание оценочной
шкалой. "Графоман!" - это несогласие принять в свой цех. Но
говорящие так, верно, не догадываются, что в расширительном
смысле и сами подпадают под это словцо. И действительно, что
что же как не мания письма владеет ими?

Сегодня культура расслоилась на фракции как спирт во
фракционной колонне. Не-признавание своим не отлучает
творящего от культуры. Уолт Уитмен - крупнейший графоман 19
века - стучит нам в сердце. Следование собственным,
наложенным на себя правилам стало общеупотребительным
способом творческой жизни.

К кому апеллирует поэт? К музе? К своей совести? К
гипотетическому читателю?

Говоря о графомании более хочется нащупать побудительные
причины письма, войти в область замыслов.

Точка, дающая толчок к написанию стихотворения вынесена за
пределы человека-творца. В эти моменты человек как бы
раздваивается. Он становится телепатом, улавливающим строй
себя же, отколовшегося от себя, себя-другого, себя,
вышедшего из себя. Некоторые называют это появлением музы.
Можно писать стихи заказные, остроумные, вычурные, но если
при этом человек не выходит из себя, тексты остаются
риторикой.

Можно сказать, что в начале человек нечто слышит, но это не
звук еще. И что-то понимает, только предмета понимания еще
нет. Глоссалии белого шума. Вектора внимания.

В начале человек чувствует некий вакуум, экзистенциальный
холод пустоты. Некоторые называют это печалью, некоторые
тоской. Но природа боится пустоты, и туда устремляются
потоком впечатления, восклицания, переживания, образы,
тревога, просто слова. Из лавы выплавляется в смысловое и
звуковое единство стихотворения. Тема появляется сама собой,
определяется тем, что по-настоящему волнует или волновало, а
может быть еще только будет волновать. То есть стихотворение
- это заполнение потенциально существующей ниши, в том мире,
который мы именуем человеческой душой.

Камертон стихотворения может звучать задолго до начала
стихосложения, но само стихотворение начинается с первой
строки. Строка означает неизвестно что, просто звучит,
просто существует. Это такая вибрация, которая помнится
долго иногда годами, на которую можно настраиваться.
Подпадая под ее власть, мир видится несколько по иному,
гармонизируется по своим законам. Но медитативный стержень,
притягательный центр стихотворения присутствует уже в первой
строке. Нащупать его, перевести в слова, в описания, то есть
наполнить, создать оболочку - вот собственно и все, что
совершает поэт.

Лишь умение настраиваться на начальную волну дает
возможность снова и снова достраивать, овеществлять
стихотворение. Укорененность медитативного центра
стихотворения в более глубоких до-речевых пластах позволяет
вести разговор и о некотролируемых сферах - подсознании,
сверхсознании, надиктовывании, "одержимости музами" и так
далее.

По Платону поэтичесая стихия по природе своей близка к
одержимости, к опьянению. Возбуждение, испытываемое при
стихосложении иногда может нести как поток, а иногда
подходит порциями - волнами. Такое состояние содержит в себе
немалый заряд самодостаточности. Так предвкушение творчества
затмевает результаты и при некотором желании может заменить
сам процесс.

Есть упоение, сладость в потоке предречи, в ее мелодии,
монотонной слитности, фонетической яркости. Неоформленный
поток без слов красив и притягателен. Ускользающая сложность
его оформления, умение войти снова в эту реку уже со
словами. Дело в этих бесконечно малых переходах -
шум-звук-слово. Следование наложенным на себя правилам.

Но если говорить все же о стихах, то поток в конечном итоге
облекается в слова. Борьба влияний ритма, смысла и звуковых
акцентов.

Если при словесном оформлении нет разрастания, расширения
смыслового пространства, вот только тогда сетуют о
невыполнимости замысла, о бледности человеческой речи. Если
же в процессе стихорождения текст захватывает все новые
горизонты, то нет надобности вспоминать, что же послужило
началом.

Существует такая форма душевной болезни, когда человек уже
не может связывать слова по смыслу, но грамматической
системой языка все же владеет. <...> При более сильном
поражении уже и слов не остается, но остается основа, то
есть мелодия речи, ее интонационный строй. Это страшный
обратный процесс.

Если предельно упростить ситуацию, то положение дел можно
обрисовать сочетанием двух противоположных начал -
творческого и критического. Их более или менее
сбалансированное присутствие в человеке дает нам
стихотворца. Сильное преобладание вкусовых сторон личности
дает взыскательного любителя поэзии или, собственно,
критика. Творческие потенции без развитого самоограничения
приводят к ругательному графоманству. То есть поэты, видимо,
с первых своих попыток как-то направляют, задают свою
эволюцию. Графоман же просто плывет по течению. Графоман не
попадает в область осмысленного творчества.

Не называем ли мы графоманами начинающих стихослагателей,
вечно начинающих? Тех у кого не бывает "боязни смешного,
кошмара банального."

Писать стихи начинают обычно в детстве или в юности, когда
творческий уровень очень высок. Затем вмешиваются другие
факторы. Пожалуй, главные из них - языковая талантливость и
масштаб развивающейся личности. При рождении человек
безъязык. Когда он начинает писать, то знает лишь о
нормативной стороне речи. В Египте Моисей отвечал Господу на
требование возглавить народ: "Но ведь я так косноязычен."

Узнавание значений слов и повседневных словесных сочетаний
недостаточно для привнесения нового. Так высказывание: "Я
вас люблю!" - хорошо для прояснения ситуации, но совершенно
неудовлетворительно для описания, для выговаривания чувств.
Начитанность, наслышанность и помогает и все губит.

Со временем человек овладевает словом - от узнавания его
этимологии, использования как жесткого символа до оживления,
до создания живой просторной многовмещающей речи, где слово
уже неотделимо от контекста. И становление речи идет рука об
руку с развертыванием самого человека. По мысли Валери:
"Всякая книга есть лишь фрагмент внутреннего монолога
автора."

Страсть к сочинительству, к фиксации вплотную подводит к
процессу самоопределения человека. С определенной точки
зрения - это выстраивание себя через вглядывание в себя, это
протоколирование складывающейся жизни и своего отношения к
увиденному. Не зря писать, сочинять очень часто начинают
заболевшие люди, инвалиды. Для них очевиднее письмо
становится не времяпрепровождением, но способом жизни. Тем
более, что стихия стихотворения является приподнятой и
приподнимающей, а в культуре проявляется и ее очищающий
смысл.

Стихи - это лирический дневник, это зарубки на память,
гильзы израсходованных патронов. Но это самый
непоследовательный, клочковатый дневник. Это скорее провалы
памяти, провалы в про-память. Это гильза, выпустившая свой
патрон, но еще находящаяся в патроннике и очень горячая.

Некая незамкнутость.

Воистину для поэта человеческая жизнь в начале буквально
представляется как "tabula rasa" - чистым листом бумаги. И
поэт пишет, заполняет его.