Сергей Тиханов




Любое путешествие открывалось смутным ощущением, что здание вокзала, застывшее
в столбняке, слабо подрагивающие поезда, вообще все предполагаемое за пределами
рельс, вагонов и схематичных конструкций - все это шутка, забытая всеми до
такой степени, что становилась реальностью. И Сероштан ждал - когда же наконец
все поймут это, увидят нелепую неуместность происходящего, перестанут теснить
его к пыльному вагону, прямо в липкое купе, вернутся все вместе в комнату, не
успевшую измениться или изменить Сероштану с какими-то чужими мужчинами и
женщинами, и там останутся, будут пить холодную водку с карамельным привкусом
и есть горячие пирожки с ливером, а про вокзал и всякое такое забудут - не было
ничего... Он ждал этого даже тогда, когда поезд уже трогался и неторопливые
тяжелые колеса делали первые обороты.





Такого жаркого августа еще не было. Сероштану был ближе август в тени. - Но это
будет письмо не о погоде и не об августе, - думал он, - а о неизбежности.
Неизбежности смерти. Неизбежности возвращения. Возвращения к тем людям, которые
не дарят нам сладкой боли и никогда не спрашивают - о чем ты думаешь, что
читаешь, что видел во сне, но зато почти всегда спросят ревниво-озабоченно -
что ты ел на обед...



Октябрь был сух и прозрачен до тех пор, пока не пошел такой холодный дождь, что
пришлось раскошеливаться на торт и пить чай. - Новосибирск всегда, - думал
Сероштан, согреваясь, - это как метро, которое работает даже тогда, когда нас
там нет, когда мы сидим в жаркой комнате с окнами напротив винного отдела
"сотого" гастронома и смотрим на торт с безосновательным названием
"Одуванчик"... За окном качались деревья и равномерно перемешивались стихии -
темнота, вода и ветер.



Теплый и до неприличия бесснежный ноябрь завершился уж вовсе неслыханным:
поползновением на мелкий дождик. И никто не мог ответить на вопрос - что
сейчас: осень или весна, ноябрь или март, утро или вечер. 1 декабря, когда,
согласно суеверию, Платон и Роман кажут зиму нам, ударил легонький морозец, и
стало ясно: это - зима, но, за полным отсутствием снега, зима странная...



В самом конце февраля Известняк отправился с поганым ведром на помойку. Он
вышел из подъезда как раз в тот момент, когда за тринадцатым гастрономом в
тонкой и четкой паутине стволов деревьев исчезал яркий краешек заходящего
солнца.


- Вот и зима кончается, - подумал Известняк. - Глупость какая. Нет у него
никакой идеи, он просто чудовище насквозь.


За трансформаторной будкой Известняк остановился и помочился в снег, обнажив в
глупой улыбке свои безобразные зубы. Потом он долго стучал по мусорному ящику
ведром и вдруг вспомнил, как однажды ночью загорелся другой ящик и это было
очень красиво: ровное пламя в темноте бесконечной и беззащитной октябрьской
ночи, искры, летящие к небу, не видному, но подразумевающемуся; и тогда он
плакал, глядя на полыхавший мусорный ящик, или не плакал, прижавшись щекой к
запотевшему стеклу.