Мост перешли, идём в гору, и вот на правой руке стоит очень смешной и занятный дом. Дом не дом, церковь не церковь. Окошки наверху круглые, и в середине их вниз висюльки с язычками свешиваются. Между окнами столбики в виде бадеек из-под простокваши. И много-много кирпичей из стены выступает уголками. Ерошатся! Около входа икона висит – «Богоматерь». Это я знаю. Над ней железная полукруглая крыша. Конец её весь вырезан, уголочки жёсткие торчат.

Крыша – это чтобы Богоматерь под дождём не намокла и чтобы снег личика её не облеплял. Под иконой кружка на болтах и обруч железный с тяжёлым замком. Это деньги туда надо класть. Они с гулом на дно будут падать: копейки, семики, алтыны и тяжёлые пятаки. Но Груша что-то не очень в кружку деньги бросает. Не хочет послушать, как они будут на дно падать.

– Это Киновея, – сказала Груша.

Какой радужный звук, точно птица золотая пролетела с розовыми перьями на головке. Райская птица, нездешняя! Киновея!

– А что же это такое?

– А то «наши» с вашими попами здесь спорят. У нас тоже есть такие, всё писание превзошли, ни одного словечка не уступят. Старички – люди правильные. А у вас неправильные, непутёвые, казённые.

Ох! Какое слово! Вроде казни, то есть убийства живого человека.

– Только и знают на пасху яйца да творог отбирать, – продолжает Груша, – а то и поросятинку зацепит да в карман сунет… Ко всякому дню... А в писании они ничего не понимают... Ох! Я тоже не люблю этих православных. Лучшие куски себе в рот суют!

– Груша! Но ты же наша, ты живёшь с нами, а говоришь: наши, ваши. Разве я тебе чужой?

– Вот так и выходит дело – ваши, да не наши!

Едем к Гостиному двору. Кругом дома столбы. Под столбами народ ходит, а высоко во втором этаже, на столбах тоже, пол настелен, и на нём тоже народ ходит. Смотрят товары, покупают гостинцы. А кругом вывески понавешены. Золотые буковки, иногда картинки: человек в шубе или барынька в шляпке, а то и просто золотой сапог висит…

Но мамочка наверх никогда не ходит, она останавливается у «знакомого», который ей уступку делает.

Мы останавливаем своего серого у столба, на котором проволока натянута. Против него около двери китаец во весь рост нарисован на жестянке. На синем небе, в юбке, в жёлтом балахоне, глаза узенькие-узенькие, щёлки. Коса как у девушек, только видно, она жёсткая, узенькая и блестит. И усики как у таракана! У наших девушек коса мягкая и не блестит. А над головой у него смешные три загогульки, мама сказала, что это «Чай». У ног китайца ящик лежит.

Старый собор нарядный весь. И колокольня как большая игрушка, с дырками вроде цветов шиповника и окошечками. Через отдушины колокола видны. Весь он узорчатый, как пряник, в бордовую краску выкрашен. А столбики все белые.

И картинка большая разноцветная над дверью! Там и синие, и жёлтые, и зелёные одежды на людях, они святыми называются.

А может, он и покрасивей большого белого собора! Папа говорит, что при «Самозванце» построен!

При «Само-званце». Ну и понятно, что он такой, точно звенит весь!

Между оградой собора и Гостиным двором верблюды стоят. Оттуда, с той стороны, где солнце восходит, понаехали. Много верблюдов.

Михайла говорит, чтобы я им в глаза смотрел, а то они могут рассердиться и харкнуть прямо в лицо! Всё лицо залепят, не отмоешь, глаза могут заболеть…