 |
 |
 |
 |
 |
 |
| |
| |
 |
I. |
|
| ||
| Если утро солнечное, он задергивает занавески, на которых нарисованы лимоны и листья, чтобы свет не резал глаза. Если же утро без солнца, то он, прихлёбывая чай, глядит сквозь стёкла на свой городок. Там сады и крыши, террасами спускающиеся к реке. У китайца много разных занятий в течение дня и даже ночи. Но нас интересует и умиляет именно этот час его жизни, когда он пьёт чай по утрам. В это время его лицо не выражает никакого напряжения: оно словно нарисовано на рисовой бумаге кистью китайского художника. Он – начальник одного маленького государственного предприятия, под его началом семь человек. От шести до семи – самое счастливое его время. Он знает, что находится в середине Китая, что где-то дальше, судя по географической карте, Иран, Европа, Россия. Слева внизу – Индия, сзади внизу – океан и Америка, а с обратной стороны – пустынная Антарктида, – все это ему приятно... Китаец не создан начальником, все другие китайцы это хорошо понимают. Служба идет понемногу, ни хорошо, ни плохо. Тем не менее он чувствует, что это не его призвание, и живет через силу. Он думает, что, может быть, его призвание – именно сейчас, от шести до семи, сидеть и созерцать что-то. Но это выглядит как-то неубедительно. История началась в одно такое утро, когда в Китае была осень. Он, как обычно, пил чай. Ему было особенно хорошо, видимо оттого, что он родился как раз осенью, в утренний час ... Все хорошие люди немного китайцы. А вот конец этой грустной истории: Где-то в глубине души он понимал суть их явления. И это было грустное знание. Они словно нарочно пришли, чтобы отнять у него счастливый час от шести до семи. Все чаще ему нестерпимо хотелось разуться и сейчас же босиком, да, да, босиком, уйти не оглядываясь из дома, из этого города и идти вдоль Желтой речки, через Срединную равнину, где скачут комья колючек, по горной дороге Гуаньяна, через земли Саньцинь и дальше, дальше по светлому Китаю... Однажды он, как обычно, вошёл в шесть часов на террасу. Остановился, хотел сесть. Боковым зрением увидел человечков. Они уже были здесь и лопотали вовсю. Китаец замер, и в этот миг, если бы мы могли увидеть, его глаза выразили очень многое. Пожалуй, редко очень человеческий взгляд выражает так много. Китаец пошел назад в спальню, там он лёг рядом со спящей женой, вытянулся, руки сложил вдоль туловища и, окинув ясным мысленным взором свою и другие жизни, умер. Когда жена проснулась, тело его было ещё теплым. Позднее, когда горе улеглось, она с умиленьем и спокойной гордостью вспоминала, что муж ее умер во сне. Чтобы хоть немного почувствовать себя китайцем, достаточно уметь долго смотреть в одну точку. |
На кладбище, недалеко от входа, стоял огромный сундук из чёрного гранита. На нем были надписи готическим шрифтом. В голове не укладывалось, зачем хрупкую немецкую девушку придавили таким тяжелым предметом. Еще мы посещали, кроме своих, простую, недавнюю тогда, могилу старого китайца. На фотографии он был во френче, ничего особенно китайского в лице у него не было. Внизу значилось: |
|
| Як, Якцы и Якцыдроне. Вздумали они жениться. Як – на Цыпе, Як Якцы – на Цыпе Дрипе, Як Якцы и Якцыдроне – На Цыпе Дрипе Дрипапоне. В одно из последних красноармейских лет мы выкорчёвывали пыльные стопки старых журналов из заваленного хламом сарая. Тогда я узнал про великую дружбу двух великих народов, строящих коммунизм. Смешнее всего было читать народные сказания и былины, «сложенные» китайскими устами. Лучше других – навсегда – засели в памяти две. Про то, как Мао три дня и три ночи скакал по горам, по долам Китая сквозь дожди и пургу, потому что там, в далекой провинции, его ждал смелый воин, раненный в боях. Он умер счастливым, увидев великого вождя. И второе – про то, как долго-долго сквозь все невзгоды и лишения военной жизни, сквозь болота и хляби, сквозь зной и мороз, нёс великий Мао в тяжелом вещмешке свои сокровища. И потом, когда случился привал, он бережно вынул и показал: синие книги – это книги великого Ленина, красные книги – это книги великого Сталина... Венозные книги. Артериальные. Бьётся партийное сердце Китая. пахло знойною пылью и все были живы Я любила хунвэйбина И повесила портрет. Утром встала – глядь на стену: Х... висит, вэйбина – нет. |
Помните анекдот про то, как миллион (десять, двадцать, сто миллионов) китайцев получили грыжу при запуске своего первого космического спутника? В детстве я чётко осознавал свое превосходство над китайцами: Первое слово Ленина, второе – Мао-цзе-дуна. Если сказать в нос «сижу в дупле, жую батон» – получится почти по-французски. Суньхуйвчай-выньсухим – вот такое китайское имячко... креп-де-шин. Если сравнивать Китай и Россию, то Японию должно поставить рядом с Германией. я хотел бы прожить свою жизнь так, как живу и теперь в первые три дня после получения зарплаты. У Лёши Кириллова есть песня про Великую китайскую стену. Я списал у него слова. Вот они: |
Тамъ наЪсться бъ великой тушёнки китайской «Стена». И вЪрнуться обратно и съ криками: «за пацановъ». И смЪяться надъ тЪмъ, что здЪсь и почёмъ продаютъ. И вЪрнуться бъ обратно и обратно наЪсться «Стены». И скорЪе сюда и послЪдние деньги пропить. А потомъ заходить въ магазины коммерческихъ цЪнъ. И смЪяться и бить себя въ грудь и тушёнки просить. МнЪ бъ уЪхать въ далекiй Китай ко вЪликой стенЪ. Замурованы тамъ, говорятъ, пацаны, пацаны. И вЪрнуться бъ обратно, чтобъ не плакала ты. А была бы примерно такой же счастливой, какъ я. МнЪ бъ уехать въ Китай, гдЪ бамбукъ расцвЪтаетъ весь годъ. И лЪжать на спинЪ подъ китайскiе небомъ тонка... Если будешь подкалывать, то укушу, ук-ушу, Больше всего мне нравилось, что до конца не понятно: кто всё-таки замурован – мужики или пацаны?.. Возьмите с полки старую пластинку, поставьте. В памятные мне времена в Радищевском музее была выставка китайских сувениров – лаковых подносов, пластмассовых вееров, натюрмортов из пуха и перьев, пробковых пейзажей и прочего ширпотреба. Народ ломился, он устал без Китая за годы холодного мира. На улице шли дожди. Выставка уже уезжала, а они всё шли. Во время одного из них я придумал стихотворение |
ивы плакучей ветку медленною рекою в заросли тростника – видишь, это закат тихо мелодию света за руку тонкую водит, нежит её, выводит сквозь золотые века – дам. дан. дай. – выйдешь – а это китай В китайском языке нет звука «р». Поэтому они смешно говорят по-русски. Как, впрочем, наверное, и на других языках. У нас это называется «лопочут». Представьте, что в нашей жизни нет чая, шёлка и фарфора. Это почти то же, что отнять у нас «р». И мы станем усскими… У нас никак не уживаются рядом «ц» и «з». Просто мы поздно узнали звук разбивающегося фарфора. Наша посуда билась грубо – бабах! А когда изобрели, он всё равно не был таким тонким. И поэтому только – дзынь… |
|