|
III. в третьем отрывке ни о чём таком особенном не говорится – немного географии, немного истории да несколько рецептов.
Вот срединный эпиграф:
«Книга гор и морей» (Шань хай цзин) начинается так:
В «Каталоге Южных гор» первыми названы Сорочьи горы. Среди них первой названа гора Блуждающая.
Она подходит к западному морю. Там много коричного дерева, много золота (цзинь), нефрита (юй). Там растёт трава, похожая на душистый лук, но с зелёными цветами,
называется заговорная трава «юй». Съешь её, утолишь голод. Там растёт дерево, похожее на бумажное дерево, но листья у него с чёрными прожилками.
Цветы его освещают всё вокруг. Его название – Дурманное «гу». Если носить его у пояса, не поддашься дурману.
В третьей же книге сказано: «Главной горой третьей книги «Каталога Южных гор» названа гора небесного тигра…
Оттуда река Инь течёт на юг и впадает в море… Ещё в пятистах ли к востоку есть гора под названием Петух-гора.
На её вершине много золота, у её подножия много киновари (даньху)».
Переезжая из своего «Небесного Дома» в «Дом, стоящий посредине земли», я ехал, подпрыгивая на
кочках в кузове маленького грузовика, среди перевязанных бельевой верёвкой стопок книг – в обнимку со старым, местами потёртым,
местами потрёпанным огромным глобусом, который я в детстве принёс домой с помойки. Мой друг сказал тогда, что я похож на привыкшего переезжать
с места на место молодого учителя географии, которого в очередной раз уволили из школы за свои, идущие вразрез с общими, убеждения.
Ещё бы – я ведь твёрдо знал, что этот мир стоит на трёх китаях.
|
| 
Это было поздней осенью, во время великой слякоти, когда моросит дождь. Возможно, за несколько дней до первого снега.
Когда мой сын учился в первом классе, по понедельникам, в свой выходной, я, отведя его в школу, мог никуда не спешить.
Я отправлялся пить утренний кофе в «Арлекино», где первые два–три часа можно было побыть наедине с собой.
Шёл снег или дождь, просто светило солнце, а в этом тихом, едва приоткрывшем сонные двери подвальчике, было утренне хорошо.
Наверное, будь я писателем, каким-нибудь Эрнестом Хемингуэем, я мог бы написать отличный рассказ, начинавшийся со слов:
В середине Московской улицы, на красной стороне, есть одноэтажный домик с приспособленным под кафе подвалом.
В этом кафе по понедельникам с девяти часов до полудня пьёт кофе один европеец.
У этого европейца много разных занятий в течение жизни. Но нас интересует именно это утро, когда он сидит за столиком, наблюдает,
как испаряется его «двойная половинка», крутит в руках алюминиевую ложку, долго пьёт, смакует, после чего непременно гадает на
кофейной гуще. Потом идёт курить. Порой он что-то записывает. Всё это он делает неспешно.
От девяти до полудня – самое счастливое его время. Он знает, что находится в Саратове, что где-то дальше, судя по географической карте,
Пенза, Тамбов, Самара. Справа – Волга, за которой степь, слева – горы и дорога на Москву. Где-то далеко сзади – африканский континент,
а впереди – ледяная Арктика. Всё это ему приятно.
Человек этот не создан начальником, все это хорошо понимают.
Он думает, что, может быть, его призвание – именно сейчас, от девяти до двенадцати, сидеть и созерцать…
|
| 
я же вместо того доставал листок и записывал:
Я – часовой понедельника,
ёкарный ба,
ветер, стоящий на месте,
свирель и труба
Какая всё-таки разница
между
Китаем и Францией
Если открыть случайно том Бодлера, можно прочесть:
китайцы узнают время по глазам кошек.
Нужно только правильно открыть.
и ещё.
Шелковичная улица тихо спускается с гор. Там, возле ущелья, уже давно, за двести лет до моего рождения, некий француз,
именем Антон Вердье, с согласия Екатерины затеял производство шёлка. В пяти верстах от Лысой горы была насажена тутовая плантация в
60 десятин и устроена фабрика. Француз спустя два года канул, а заранее безнадёжное дело перешло саратовскому купцу Шехватову.
В конце концов и он устал от бесплодного предприятия. Так и осталось Китаю возить шёлк за тысячи ли. Прочные немцы у нас стали делать сарпинку.
Только пыльный тутовник в августе – лакомство детям. А узнать его очень легко – по сиреневым пятнам, запёкшимся в сером асфальте.
Шелковичная улица тихо спускается с гор. С запада на восток. Навстречу Великому Шёлковому пути.
Если в назначенный час между ранней осенью и поздней весной открыть книгу обретений и потерь на верной странице, то, закрыв глаза, можно прочесть сто секретов китайской кухни:
Ласточкины гнёзда, змеи, бычьи яйца, варёные огурцы…
Верблюжьи горбы и медвежьи ладошки.
Короткое русское лето. Китайское лето – огонь, оно красного цвета, радость на сердце с горечью на языке.
Бабье лето – земля. Сладкий привкус, истома с тревогою цвета песка.
Ведь почти уже осень.
Осень – будто зима. Серебристого цвета, с чистой светлой печалью.
С острым вкусом, будто язык на морозе, прилипший к огню.
А зима – будто чёрная кровь, вкус солёного страха. Вода. Для нас – между льдом и снегами.
А весна – как везде, между синим и жёлтым – зелёный. Распускаются яростно листья, и лезет трава. Время дерева, кисло во рту, скоро лето. Китайское долгое лето, горячий огонь.
Там, где в землю ударила молния, родился Жень-шень, ветвистый корень, похожий на человека. Его цветок охраняет сам Тигр, хозяин тайги. Жень-шень превращается в человека,
выходит навстречу тому, кто его не найдёт. Он становится зверем, пугливою птицей и камнем. Отыщи, если сможешь, его. В зарослях папоротника, на дне глубоких оврагов –
там, где улитки и змеи.
И тот корень варят и дают тем, которые слабы от долгой немощи, и великую помощь подаёт. Такожды многажды и тем помоществует иже при смерти лежат и исцелевают,
а что же здравому человеку дать, гораздо вредит, понеже умножает пары телесные и кровь умножает, – записал нам в семнадцатом веке Спафарий, русский посланник в Китае.
В древности за корень жизни давали двойной вес золота, а за крупные корни – алмазы.
Если нет алмазов и золота, вот секрет эликсира:
Пройди две тысячи ли, убей свирепого тигра на дикой горе, заговори змею, выпей крови живого ветра, иссуши тысячу ливней и слейся с огнём.
После – отыщи в тёмных зарослях корень-цветок, высуши, размельчи, истолки в порошок, раздобудь черепаху, убей, извлеки её жир и добавь ранним утром мускус…
Да! Всё это надо непременно помешивать веточкой жимолости. Некоторые идиоты утверждают, правда, что в случае крайней необходимости можно жимолость заменить повиликой.
Это не только неверно, но ещё и преступно. Ни в коем случае – режьте вдоль, режьте поперёк – только жимолость.
У нас же (Спафарий о том умолчал) это может случиться один только раз – на Ивана-Купалу…
Нужна только девушка, ночь и огонь. Не помешает добавить, сквозь зубы, сухого вина, виноградную кровь. И звёзды покажутся вечностью – если.
Листья чая должны иметь складки, как кожаные сапоги монгольского всадника, загибаться, как губа буйвола, разворачиваться, как туман, возникший в долине,
и блестеть, как озеро, чуть тронутое вечерним дуновеньем, – так подсказал Лу Ю.
Тцай-йе в переводе с китайского – «молодые листочки».
По преданию, древний Император Чен Нунг приказал вскипятить воду для питья в саду. Несколько листочков, сорванных ветром, попали нечаянно в горячую воду.
Император, попробовав, был восхищён изумительным вкусом. Так и родился чай.
Почти пятитысячелетняя история.
В Россию попал он в семнадцатом веке, привезённый послами Василием Старковым и Василием Неверовым. Как подарок монгольского хана в знак благодарности московскому царю:
двести пачек сушёной травы…
Сначала его принимали лишь как лекарство при хворях.
А потом жизнь заставила нас изобрести самовар.
Секрет выращивания и переработки чайного листа, содержащийся веками в глубочайшей тайне, лишь в середине девятнадцатого века – куда позже фарфора! –
был украден англичанами. Тогда появился индийский, цейлонский и проч.
Вот почему в Саратове нет Чайной улицы!
Только лишь – Шелковичная.
Утро – начало жизни. После полудня – зрелость. Старость должна раствориться в фиолетовых сумерках, ночь.
а я одиноко лежу у реки / на склоне вечерних лет, – сказал на закате Ду Фу.
|
| 
Пять из семи возрастов приходятся на короткий отрезок времени.
А всё остальное – лишь зрелость и старость. …сидит, фазан.
А перед ними: красный, оранжевый, жёлтый, зелёный, небесный!
«Вот и прожили мы
половину стремительной жизни.
Надвигается осень,
и холодно в доме пустом»,
– тихо-тихо, молчит Ду Фу.
вот рецепт созерцания чёрного снега
Если взять литровую банку – из-под кабачковой икры или, скажем, краснодарского соуса, вскипятить в ней воды, а сверху высыпать чай, то можно уже начинать.
Но всё-таки лучше банку поставить на подоконник – так, чтобы за окном светило утреннее солнце и медленно падал снег.
Тогда уже можно садиться и просто смотреть.
Чаинки будут плавно летать и ложиться на дно, подыматься, кружиться и падать. И будут сгущаться сумерки чайного красного цвета.
И солнце сквозь них будет литься таинственным светом. (Если взять трёхлитровую банку – из-под солёных помидоров или, скажем, компота,
то сумерки будут сгущаться дольше. Или совсем не наступят.)
А когда опадут все чаинки – почувствуешь осень.
Они лягут на дно и поблекнут – опавшие листья.
И солнечный свет в чайной ночи становится лунным.
И наступит пора пить этот утренний чай и смотреть
за окно, где кружится и падает снег.
Конфуций, старый добрый Конфуций! И он хотел изменить людей, весь мир устроить по справедливости. Старик Кун,
он любил слушать крики обезьян в осенних горах, вдыхать талый запах снега, ловить ароматы цветов –
«когда соревнуются персик и слива», стоять над прозрачной речной водой и любоваться очертаниями гор, синеющими вдали.
|
| 
А Лао-цзы, старик Лао, он тоже всё это любил. А ещё он любил слушать хлопок одной ладони. Это – когда ловишь снежинку.
Или гладишь поверхность воды. Или сдуваешь с ладони пушинку, чтоб загадать желание.
|
|
