|
IV. в четвёртом отрывке говорится о детстве разных времён и народов, о том, что оно – проходит.
и в конце концов – о самом прекрасном, что только бывает в Китае…
детство бывает разным
Вот на маленьком сломе времён на пароходе–«Самолёте» летит Волгой, вдоль её берегов, сёл, деревень, гор, поросших лесом, обрывов,
так причудливо отражающихся в вечно бегущей воде – рядом с героями сказок, видит глазами пятилетнего саратовский мальчик:
между купцов и купчиков, кулугуров, немцев, кадетов, чиновников и офицеров – «Ника»:
Вся в белом и кофточка белая с прозрачными рукавами, руки все до плеч видны, – вроде как в тумане, и юбка белая, – всё, всё у ней как у статуи.
А ветер как задует, так вся юбка между ног входит. И девушка вертится, поворачивается, чтобы юбка на место встала, но ничего не выходит.
Как она шага два сделает, так опять юбка внутрь.
А ноги такие стройные, красивые!
А поближе к носу перс сидит, глаза чёрные-чёрные, совсем всё заросло около глаз, в чалме, и халат у него в мелких, мелких цветочках.
А борода и усы вишнёво-малинового цвета! А за спиной у перса, в прохладном полумраке каюты прячется его шемаханская царица:
глаза чёрные, огромные, волосы крючком к глазам зачёсаны. Как увидит зачарованный взгляд пятилетнего мальчика –
улыбнётся и быстро прикроет лицо чёрным платком, одни глаза шемаханские сверкают.
А под ними, на палубе третьего класса сидит в одиночестве странный человек с лицом мальчика, но весь в морщинах – ни усов, ни бороды.
Скопец, а в пиджаке – где-то он прячет золотого петушка – под полой поместится разве? Царь Додон, царь Додон… наступит прохлада,
станет считать тонким внутренним голосом ранние звёзды.
А рядом узбеки – халаты разноцветные – полоса лиловая, полоса зелёненькая и беленькая. На халате сверху вниз, а на рукавах поперёк.
Но полоски у всех разные. Едут в Астрахань – за своим солнценосным товаром.
Лица тёмные, точно поджаренные, и бородки маленькие. Меж них старик с седою-седой бородой – он в белой чалме, закутанной очень хитро.
Вот он: «в сарачинской шапке белой».
Говорят про них, что они все «звездочёты», а изюмом торгуют так, для отвода глаз.
Наступит вечер – на корме у самого флага узбеки в цветных тюбетейках и татары в чёрных расстелят коврики и станут молиться на коленях.
И в это самое время из-за песков, поросших ивняком, на синем-синем небе появится вдруг малиново-розовая луна – и все сидящие на ковриках станут ей кланяться.
Такого цвета петушков на палочке продают старушки на праздник. И ещё ярко-красных. И золотых.
Царь к окошку, – ан на спице
Видит, бьётся петушок,
Обратившись на восток.
Уж как бы его не зажарили на золотой спице для потеющего лысого бородача с барабанным пузом, да не подали между водочкой и ухой вьющиеся вкруг него,
будто глупые бабочки, официанты…
И тут, перед самым Вольском, надежда.
Вдруг к нам подошли очень чудные люди – китайцы: мужчина и женщина. Китайца видел только на снимательной картинке.
Послюнявишь её, потрёшь пальцем – и вдруг китаец нарядный вылупится.
А здесь – живые! У него длинная чёрная коса, как смолой вымазана – так блестит. Одет во всё синее и на спине он тянет огромный тюк, завёрнутый в холстину.
По-русски говорит ничего… только «си-дзи» и «джу» много вставляет в русские слова.
А женщина – прямо страшно смотреть! У ней вместо ступней – копытца! как у козы. Как она ходит и не падает, понять нельзя!
Я как посмотрю на неё, так у меня больной зуд в ногах да по спине проходит, точно и мне ноги отрубили и в ходули обратили.
А юбки не носит и штанишки все в голубеньких и розовых цветочках. А куртка тоже синяя.
Китаец сразу на скамеечку тюк свой сбросил и начал говорить:
Ну мама сразу всё поняла и говорит: «Покажи, покажи».
Китаец быстро-быстро тюк развернул и разные куски стал показывать, и всё: «Чу-джо, чу-с-джо!»
Мама купила для папы на пиджак и жилетку. И стали потом торговаться и на пальцах друг другу показывать.
А китайка в цветочных штанишках из коробки стала веера вынимать и обмахиваться, и птичек раскрашенных стала показывать, но мама ничего у неё не купила!
Может быть, там у них, где черви золотые нитки изо рта выплёвывают, и петушки золотые водятся!
/Владимир Милашевский. Спички-спички./
креп-де-шин, че-су-ча, верблюжье одеяло, детство, детство давно прошло.
Однажды, пребывая в Китае, я вспомнил чужое детство.
Однажды мне сделалось невыносимо грустно…
Тогда я достал старинную книгу в кожаном переплёте и прочитал
Описываемая территория отличается жарким летом и холодной малоснежной зимой.
Средние месячные температуры воздуха в июле от + 20 до + 24, в январе от – 11 до – 14.
В среднем безморозный период равен 137 дням. На описываемой территории преобладают воздушные массы умеренных широт,
которые перемещаются с Атлантического океана на восток, реже приходят тепловые воздушные массы со стороны Средиземного моря,
иногда доходят сухие ветры с юго-востока из полупустынь Казахстана и Средней Азии.
И редко, очень редко – из Китая.
|
| 
Если из Америки переправиться через Атлантический океан, то там, за Европой – Россия. Если же через Тихий, то сразу за Японией будет Китай.
Если из Америки переправиться через Северно-Ледовитый – снова будет Россия. А через Тихий и Индийский – снова Китай.
Там, в Америке, на берегу реки Коннектикут живёт отдельно от мира автор маленькой странной повести – «Над пропастью во ржи».
Однажды, в самом начале жизни, когда друзья и враги ещё вместе, когда столько всего, что конца невозможно представить, ему удалось бежать.
В отдалённом квартале огромного города, где никто никого не решился бы даже искать, он снял себе комнату, чтобы остановиться и побыть наконец одному –
наедине с собой и всем миром. И неважно, что где-то внизу, где-то сбоку и сверху гортанные вопли мешаются с храпом и свистом. Шкворчание,
вонь, непонятные песни, ругань – приметы вульгарной свободы. В этом «жёлтом доме», в этом «жёлтом квартале» никому до тебя нет дела. И ты никому не обязан.
Там, за окном, шумит, кишит народом Жёлтое море китайского квартала.
Здесь, возле сердца, светлая тишина. Грусть и любовь. Воспоминание детства.
|
 Дынн-дай.
|
Эта маленькая дребезжащая повесть имела невероятный успех. Да не такая уж она и маленькая, чёрт подери!
Тындыргай.
|
Эти чёртовы деньги, эта куча – над самой пропастью. Во лжи. Теперь – как Д.Б. – как-никак родной брат: Денег у него теперь куча. Не то, что раньше. Раньше
Раньше, когда он жил дома, он был настоящим писателем. Может, слыхали – это он написал мировую книжку рассказов «Спрятанная рыбка».
Самый лучший рассказ так и назывался – «Спрятанная рыбка», там про одного мальчишку, который никому не позволял смотреть на свою золотую рыбку,
потому что купил её на собственные деньги.
Деньги. С ума сойти какой рассказ! А теперь мой брат в Голливуде, совсем скурвился. Если я что ненавижу, так это...
Тын.
|
И он снова сбежал. Теперь уже навсегда. Вольно ему теперь жить у самого сердца.
над самой пропастью
| 
Эта правда-неправда дала ему силы и дальше пребывать в своей «шёпотной молитве», подобно русскому страннику, беззвучно произносящему слова–не слова –
обретшему истину в терпимости, в смиренном подвиге любви – миру–мир – и добра. Там, на берегу реки Коннектикут, где он приобрел на деньги за эту повесть
и землю и дом, теперь он носит воду, пилит дрова и долго молчит – там, в саду, в отдельном павильоне у него есть кабинет-библиотека. Где он ни о чём не пишет.
Пишет–не пишет. Ни о чём не молчит.
Эх, Фёдор Михайлович, Фёдор Михайлович, Фёдор Михайлович, Фёдор Михайлович, Фёдор Михайлович, Фёдор Михайлович, Фёдор Михайлович…
И, по правде говоря, сам не знает, что думать. Ему жаль, что многим про всё это разболтал.
Он только знает, что теперь ему здорово не хватает тех, о ком рассказал. Например, Стрэдлейтера или даже этого придурка Экли.
Иногда кажется, что даже этого подлеца Мориса – и то не хватает.
Странная штука, говорит он всем своим видом. И всем своим тихо советует:
И вы лучше тоже никому ничего не рассказывайте. А то расскажете про всех – и вам без них станет скучно.
Безумные и ни во что не верующие репортеры от бессилия выудить хоть какую, пусть совсем не скандальную, новость распускают слухи,
что Сэлинджер вступил в буддийский монастырь или лежит в психушке. Как они не додумались, что на самом-то деле он – китайский император
Ци Ши Хуань-ди? Тот самый, который, дабы держать свой народ в повиновении и страхе, жил неведомой жизнью – и оттого, что никто
никогда его не видел и не знал, где он пребывает, его боялись. Подозревая, что он всегда среди них – строят ли мост через реку, толкутся ли, ругаясь, на рынке…
А на самом-то деле он – тот самый, «которому можно доверить поиски скакуна». Из даосской притчи о князе, разыскивающем человека,
который бы безошибочно выбрал коня. Помните, тот человек нашёлся. Спустя отведённое время, в назначенный срок он пришёл к князю и
сказал, что разыскал нужную лошадь – это гнедая кобыла. Выбор был безупречен – скакун, и вправду, не имел себе равных.
Только он оказался – вороным жеребцом.
хорошо ловится рыбка-бананка
Следи, затаив дыхание: благородный персонаж в китайском театре носит одежду красного цвета, невежда – голубого, скрытная личность – лилового.
И только один Император, Сын Неба, да члены его семьи могут носить одежду жёлтого цвета.
Перед спектаклем на залитом солнцем дворе на пыль опрокинули несколько вёдер воды – голова кружилась от запаха мокрой пыли и яркого света.
Мы готовили костюмы и репетировали ровно неделю. В тайне, при закрытых занавесках.
Всегда прохладное в тёмных комнатах атласное стёганое одеяло быстро раскалилось на солнце – я королём с животом-подушкой восседал
на троне из китайских думок – ярко-зелёная, тёмно-бордовая, круглые, с вышитыми гладью на атласе двумя птицами, обернувшимися друг к другу.
Ленка играла все остальные роли: принцессу и её женихов.
– Господин полковник! – орала она из-за импровизированной кулисы, изображая привратника.
– Какой половник? – не дослышивал я.
Тут она появлялась в образе полковника, с усами, и разговор продолжался в том же духе. Все смеялись. У Ленки на розовом носу были капельки жаркой росы.
Несмотря на разницу в возрасте, она была старше на два года и собиралась в первый класс, мне казалась неизбежной женитьба на ней в будущем,
– так сильно мы дружили, даже одно лето спали вместе на раскладушке в их саду под мальтом после обеда.
Хотя там, в городе, я любил другую.
Представленье кончилось почти мгновенно – несколько реплик, аплодисменты – несправедливо быстро. Будто хлопок долго-долго надувавшегося воздушного шара.
Ещё все были живы. Красноармейское лето.
Что ж, как гласит народная мудрость, «хижина, где смеются, богаче дворца, где скучают». «Птица, раненная из лука, боится кривого дерева».
«Если волосаты руки, волосаты и ноги».
Если к сказке Андерсена «Соловей» прибавить «Двух соловьев» Хосе Марти, получится четыре соловья. Всё равно. А корень из них равен двум.
В обеих сказках особенно хороши начала.
У Андерсена покороче: Ты, верно, знаешь, что в Китае все жители китайцы и сам император китаец.
У Марти подлинней:
|
| 
В Китае живут миллионы людей и похожи они на большую, бесконечно растущую семью. Однако китайцы никогда не управляют сами,
как это бывает у других народов, нет, ими всегда управляет император. Они думают, что император – сын неба,
ведь он всегда появляется перед ними подобно солнцу, в ослепительном сиянии золотого паланкина и золотых одежд. Китайцы довольны своим императором.
Ведь он такой же китаец, как и они. Вот если бы император приехал из чужой страны, говорят китайцы, было бы плохо: он грозил бы нам голодной
смертью только потому, что мы любим размышлять, да к тому же обращался бы с нами как с собаками или прислугой. Очень добрым был наш сказочный император.
Ночью он укладывал свою длинную бороду в голубой шёлковый мешочек, чтобы его никто не узнал, и ходил по домам бедняков, раздавая мешки риса и сухой рыбы,
беседуя со стариками и с детьми, читая людям книги Конфуция, которые, как все китайские книги, начинаются с последней страницы. Лентяи,
говорил Конфуций, хуже змеиного яда, а те, кто заучивает наизусть, не спрашивая, зачем это нужно, похожи не на львов с голубыми крыльями,
какими и должны быть люди, а на тощих поросят с закрученными хвостиками и опущенными ушами, на поросят, которые плетутся хрюкая туда, куда ведёт их свинопас.
Император открыл школы живописи, вышивания и резьбы по дереву; тех, кто тратил деньги на роскошь, сажал в тюрьму. Он устраивал бесплатные праздники,
где можно было услышать рассказы о битвах и прекрасные стихи. Со стариками император здоровался, как с родителями. А когда дерзкие татары вторглись
в Китай и захотели править в нём, он отправился воевать и не возвращался в свой дворец из белого и голубого фарфора до тех пор, пока не прогнал
последнего татарина. Сидя в седле, он ел, пил рисовую водку и даже спал. Он разослал по городам глашатаев с длинными трубами, а вслед за ними –
жрецов в белых одеяниях, которые говорили так: «На земле нет свободы, пешему надо оседлать коня».
За все это китайцы очень любили своего доброго императора, хотя рассказывают, что ласточек он оставлял без гнёзд,
потому что очень любил суп из ласточкиных гнёзд, и случалось, уединившись, опорожнял кувшин вина.
Иногда находили его лежащим на подстилке со взъерошенной бородой и в залитом вином халате. В эти дни женщины не выходили на улицу,
а мужчины шли на работу с опущенной головой, как будто им было стыдно смотреть на солнце.
Но это случалось не так уж часто, а только тогда, когда император бывал опечален тем, что люди не любили друг друга и не говорили правды.
Обычно же во дворце императора из белого и голубого фарфора царили радость, музыка, танцы, читались стихи и текли беседы о мужестве и звёздах.
Очень красив был императорский дворец! И сделан он был из самой лучшей каолиновой глины, из которой получается фарфор,
прозрачный как свет, и звучащий как музыка, так что, глядя на него, невольно представляешь себе рассвет или закат.
В императорских садах росли карликовые апельсины, у которых было больше апельсинов, чем листьев,
были там и аквариумы с жёлтыми и красными рыбками с золотым пояском, и кусты роз, покрытые красными и чёрными розами,
звучащими как серебряный колокольчик, так что одновременно можно было слушать музыку и чувствовать их аромат.
А в глубине рос большой чудесный лес, который доходил до самого синего моря. В этом лесу на дереве жил соловей, который пел бедным
рыбакам такие дивные песни, что они забывали о своих делах, улыбались растроганные, а иногда и плакали от радости,
вздыхая и посылая воздушные поцелуи. «Вино из песни лучше, чем вино из риса», – говорили рыбаки, а женщины радовались,
потому что когда соловей пел, их сыновья и мужья не пили столько рисового вина. Рыбаки порой забывали о соловье, но, едва заслышав его,
они обнимались как братья и говорили: «До чего же прекрасна песня соловья!»
|
| 
Со всех концов света приезжали посмотреть на дворец императора, а вернувшись домой, путешественники писали большие книги,
где рассказывали о красоте дворца и сада, об апельсинах, о рыбках и о чёрно-красных розах, но во всех книгах говорилось, что самое прекрасное в Китае – это соловей.
|
|
