|
V. этот отрывок можно было бы не приводить вовсе.
он не о Китае, он о том, как можно от него устать – нужно быть осторожным.
Однажды, пребывая в Китае…
Однажды мне сделалось невыносимо грустно. Уже падал снег и ложился на тёплую землю. Ни криков обезьян в осенних горах, ни щебета птиц весенних.
И кажется – всё прошло. Вот зажглись фонари среди серого дня. До свидания, память:
И однажды устав, смертельно устав от Китая, я вышел во двор ранним утром и стал чистить снег. Его было так много, что казалось – совсем легко –
можно однажды проснуться в маленьком доме, занесённом снегом по самую крышу. И тогда придётся – как в детстве – прорывать ходы, налаживать новую жизнь.
И никуда, совсем никуда не спешить. Обнаруживать и заново узнавать: кирпичную стену, забор, жёлтый сортир, калитку, краешек неба.
Так и Радищев в Илимском остроге любил.
Как всё же по-разному складываются наши судьбы: дети делают чайною ложкой ходы в кастрюльке с застывшей манной кашей,
императоры строят воздушные замки, ангелы чертят среди облаков тайные знаки, Ёжик – в тумане.
Каждый ищет свою дорогу и совершает своё. Путешествие.
Помните древнюю китайскую притчу о Ёжике, пришедшем в лесной магазин за сметаной?
Так и мы – чистим – каждый свой снег.
Ёжик всегда приходит не вовремя. Вот и на этот раз – пришёл, а ему отвечают: «А у нас нет сметаны».
«Как же так, разве это возможно? Я ведь так долго шёл, мне так нужна эта сметана. Ну пожалуйста!»
«Да нет же у нас никакой сметаны!» – отвечают ему раздражённо.
А Ёжик всё тянет руки с пустою банкой к прилавку, смотрит с затаённой надеждой: «Ну пожалуйста. Я вас очень прошу. Я вас умоляю. Мне ведь очень нужна сметана».
«Да нет же!!!» – уже свирепея отвечают ему.
«Но мне она ведь очень нужна. Я, может быть, умру без неё. А дома детки… Пожалуйста».
И слёзы крупными каплями катятся по щекам…
Его уж готовы выкинуть из магазина, но в последний момент сжаливаются.
«Ладно, хрен с тобой, давай сюда свою банку!»
Ёжик берёт эту полную банку, счастливый, и вдруг – хрясь её об пенёк.
«Вот такие мы, ёжики, странные зверьки…»
Так и мы уходим. Каждый в свою пургу.
|
| 
Однажды, устав, смертельно устав от неопределённости, я стал чистить снег. В ясном морозном воздухе стояли над головой и кружили огромные звёзды.
Так, мечтая – лопата за лопатой – сбежать от себя, куда-нибудь, в какой-нибудь XVIII век, в самые снега, благословенный век, снега –
и звёзды намного крупнее – я написал авторецензию –
сию безделицу, недостойную Вашего благосклонного внимания:
От Китая можно перейти к чему угодно. Вот, скажем, – китайское яблоко. Апельсин.
Оранжевый фрукт впервые попал в Европу в шестнадцатом веке. Французы его назвали pomme de Sine.
Когда бы мы его заполучили вместе с помидорами, то назывались бы, пожалуй, наши апельсины теперь
какими-нибудь помидосами или помидзинами. Помдашинами, в общем. К нам они, слава Богу, попали из Голландии.
Там, вслед за французами, их стали именовать китайскими яблоками. Appelsien.
Вспомним Петра, Раненбург с его меньшиковскими оранжереями. Вспомним Ораниенбаум, герцога Оранского. Вспомним Ролдугина.
Ещё – «Любовь к трем апельсинам».
Ещё – любовь. «Ты любишь апельсины и меня,
а я её, и запах мокрой пыли...»
Ещё – мою бабушку с притчей об апельсинах:
соседка хранила всю зиму в погребе апельсины, подъедая всей семьёй лишь те, что намеревались гнить – «чтобы подольше».
А весной, когда апельсины закончились, поняла, что они всю зиму ели гнилые апельсины…
А ещё – детство. Москва. Новый год – детство.
А ещё странного Павла I-го, курносого, с белой косицей, в шёлковой сорочке с разметавшимся воротом – тоже мне – страдающего
любовью к этому красному фрукту. Надо же: судьба одного города... Основатель Одессы, ловкий Де Рибас, спас от забвенья свой маленький,
но крупненький порт. Его стараньями всего за две недели три тысячи апельсинов были переброшены с Черного моря – на – Балтийское.
Он не просто смягчил этим немилость сумасбродного императора, готового упразднить всё – всё, что возвела ненавистная бабка его,
императрица Екатерина II, – умастил, умилил, умопомрачил. И Павел выдал – вместо забвения – Одессе 250 000 на городские нужды!
Это любовь. К трём тысячам апельсинов.
Один – к трём. Это тебе так просто не сойдёт, с у-ма! Ать-два!
|
| 
Маленький, юркий, в треуголке, в зелёном мундире, наглухо застёгнутом на золотые пуговицы, с белой косицей.
С солдатиком в одной и китайским рыжим яблоком в другой – ёрзает – руки вверх!
Си-деть!
На-тро. Не.
Ещё – Чебурашку, приехавшего к нам в ящике из-под...
«За апельсины родину продам». «Свет в окнах – помощь врагу». «Шлите апельсины бочками».
«Заводной ап!» – down.
I am clown.
Аааа. Пеее. Ллль.
«Любовь к трём заводным синам».
А ещё... А ещё...
Вот такая она, ассоциативная проза. Постмодернистская, как сознание. Центонная, как апельсины.
Шинуазри в корень.
|
|
